Пираты, каперы, корсары

Но параллельно с пиратством подлинным существовала и существует литературная традиция, романтизированная и поэтизированная, и если вас волновали когда-нибудь или волнуют по сей день Роберт Льюис Стивенсон, Рафаэль Сабатини и Эмилио Сальгари, Джереми Прайс или Де-Вер Стэкпул и капитан Мариэтт — что ж, тогда полный вперед! Потому что трое немецких мастеров приключенческого жанра, чьи повести объединены этим сборником, хотя и незаслуженно забыты у нас (но не у себя на родине!), участи этой, тем не менее, ни в коей мере не заслуживают. Да и причины забвения носят, прямо скажем, характер внелитературный. Карл Май, например, который умер, прошу заметить, в 1912 году и потому уже ни в коем случае заподозрить его в симпатиях к фашизму невозможно, в послевоенное время не издавался у нас, в отличие, скажем, от Сабатини, потому лишь, что его любил читать Адольф Гитлер… “Робера Сюркуфа” немцы даже распространяли во время Второй мировой войны во Франции, чтобы показать — подлинный, мол, враг Франции — это Англия, а вовсе не Германия. По разве в том вина Карла Мая? А ведь в результате сегодняшний наш соотечественник знаком с творчеством этого “немецкого Майн-Рида”, как нередко именовала его критика, лишь по кинофильмам, поставленным по мотивам его романов — “Верная Рука, друг индейцев”, “Виннету, вождь апачей”… И Теодор Мюгге, и Фридрих Герштеккер, если и уступали Карлу Маю в популярности, то ненамного.

И все-таки — что же привлекало (и привлекает!) к морским разбойникам интерес и симпатии писателей, причем отнюдь не только тех, кого мы традиционно относим к числу авторов развлекательной литературы, но и таких как Джорж Гордон Байрон (вспомните его “Корсара”!) или Фенимор Купер (“Красный Корсар”, например)?

Английская пословица гласит: “Кто в молодости не либерал — у того нет души; кто в зрелости не консерватор — у того нет ума”. “Пиратский роман” — это чтение молодых, если не по возрасту, то душой. Потому что в фигурах пиратов и корсаров видели писатели прежде всего символ мятежа, символ протеста против существующего миропорядка, того самого протеста, который лежит в основе писательского мировосприятия вообще. Как тут не вспомнить классическое: “Если тебе дадут линованную бумагу — пиши поперек!” И если в мире параллельных линий деваться тебе некуда — иди поперек. В пираты.

Но пираты облагорожены этой литературной, романтической традицией. Не зря ведь большинство, подавляющее большинство всех этих Питеров Бладов, Сак аль-Бакров и Красных Корсаров стали пиратами поневоле, вопреки собственному желанию, а не следуя темным инстинктам преступной души. Они тяготятся своим положением, даже когда бравируют им. И рано или поздно возвращаются в лоно того общества, которому в пиратскую бытность себя противопоставляли. Вот только возвращение это не прямое: либо общество за время пиратских странствий изменилось (так у Сабатини — Англия возмутилась, вышвырнула из страны развращенных Стюартов, на трон взошел король Вильгельм, и потому Питер Блад вполне может теперь стать губернатором Ямайки; заметьте, не вернуться к мирной врачебной практике в Бриджуотере, от которой оторвал его мятеж герцога Монмута, а сделать все-таки преизрядную карьеру!). Либо же — хотя и реже — меняются сами герои, принимая в конце концов общество таким, каково оно есть (наиболее ярким примером может здесь служить капитан Мариэтт и его “Мичман Изи”). Но мир никогда не меняется в результате действий пиратов, даже самых благородных, — увы, “мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе”.

Говоря о героях этой книги, приходится признать, что Робер Сюркуф Карла Мая имеет очень мало общего с подлинным Робером Сюркуфом. Оба они каперы, но… Изображенный пером немецкого писателя Сюркуф — рыцарь без страха и упрека, до глубины души преданный идее величия Франции, враг диктатуры, в том числе — диктатуры Бонапарта. Он — в повести — капер чуть ли не поневоле: не дала ему Франция военного корабля, что ж, возьмем сами… Подлинный Сюркуф по сей день является национальным героем Франции, в составе ее военно-морского флота всегда есть корабль, носящий имя знаменитого приватира; сейчас это подводная лодка. Но был он не только удачливейшим капером, но и работорговцем, что в романтический образ укладывается, прямо скажем, плохо. И с Наполеоном у него были весьма неплохие отношения, Сюркуф даже дрался как-то на дуэли, защищая честь корсиканца; его называли в свое время “корсаром императора”. И — не знаю, правда или легенда — именно Сюркуф по слухам должен был вывезти императора-пленника со Святой Елены… Но такой Сюркуф не нужен художественной литературе — ей нужен герой лихой, но без малого идеальный. Как у Карла Мая. Такова уж романтическая традиция…