Пираты. Рассказы о знаменитых разбойниках

«Эндрю Джексон, президент Соединенных Штатов Америки, приветствует всех, кто получит этот документ, и сообщает: несмотря на то что во время октябрьской 1834 года сессии Окружного суда Соединенных Штатов Бернардо де Сото был признан виновным в пиратстве и приговорен к повешению, [которое должно было состояться] в 11-й день марта, ему была дана отсрочка на три месяца, начиная с 3 марта 1835 года, а с 5-го дня июня 1835 года – еще одна, сроком на шестьдесят дней, но, поскольку означенный Бернардо де Сото был представлен нам как человек, достойный помилования, то я, Эндрю Джексон, президент Соединенных Штатов Америки, рассмотрев документы и изучив различные причины, которых оказалось достаточно для изменения приговора, дарую означенному Бернардо де Сото помилование начиная с 1835 года и далее и приказываю освободить его из заключения. В подтверждение этого я ставлю свою подпись и прилагаю к этому документу печать Соединенных Штатов. Дано в городе Вашингтоне, июля 6-го дня, в год от Рождества Христова 1835-й, а независимости Соединенных Штатов – шестидесятый.

Эндрю Джексон».

Утром 11 июня 1835 года дон Педро Хуан Монтенегро, Мануэль Кастильо, Ангел Гарсия и Мануэль Бойга, в соответствии с приговором, получили приказ приготовиться к казни. Предыдущей ночью все они решили покончить жизнь самоубийством. Первым решил это сделать Ангел Гарсия – он попытался вскрыть себе вены осколком стекла, но ему помешали. Однако утром, пока шла подготовка к казни, Бойга сумел вонзить себе в левую часть шеи кусок олова. Офицер, следивший за ним, отвел взгляд на одну лишь минуту, а когда снова посмотрел, увидел, что Бойга лежит на койке и его ноги, согнутые в коленях, дергаются в конвульсиях из-за большой потери крови. Тут же к нему бросился доктор и зашил рану, но Бойга так и не пришел в себя. Осужденных ждали на эшафоте два католических священника, причем один из них был испанец. Казнь состоялась на заднем дворе тюрьмы. Когда осужденные подошли к подножию лестницы, ведущей на эшафот, священник Варелла, глядя на капитана Гиберта, произнес: «Испанцы, поднимайтесь на небеса». Дон Педро поднялся по лестнице быстрым шагом; его товарищи шли медленнее, но безо всякого колебания. Бойга, так и не пришедший в сознание, был принесен на стуле, который поставили под предназначенной для него виселицей. Гиберт, Монтенегро, Гарсия и Кастильо покорно улыбнулись, заняв свои места на эшафоте. Перед этим капитан Гиберт подошел к безжизненному Бойге и поцеловал его. Обратившись к своим спутникам, он сказал: «Мальчики, мы сейчас умрем, примем же смерть мужественно, ибо мы ни в чем не виноваты». Мистеру Пейтону, переводчику, он сказал: «Я умираю невиновным, но умру как благородный испанец. До свидания, братья». Судебный исполнитель зачитал приказ об их казни и объявил, что де Сото дана отсрочка на два месяца, а Руису – на месяц. После этого на шеи осужденных были накинуты веревки, отчего на их лицах вспыхнул лихорадочный румянец, но ни один мускул на теле не дрогнул. Палач перерезал роковую веревку, пол эшафота провалился, и пираты отправились в вечность. После казни Руиса отвели в камеру, где он принялся что-то истерически выкрикивать и распевать псалмы. Затем, схватив одеяло, смоченное кровью Бойги, дал волю своему гневу, повторяя речитативом: «Это красное знамя, под которым умерли мои товарищи!»

Когда у Руиса истекла вторая отсрочка, судебный исполнитель привел к нему в камеру двух хирургов американского флота, которые понимали испанский язык. Тщательно осмотрев его, они объявили, что он симулирует сумасшествие и водит всех за нос. Соответственно, утром 11 сентября в камеру Руиса вошли судебный исполнитель, католический священник и переводчик; они заявили, что новой отсрочки не будет и сегодня его казнят. Добавив, что ему осталось жить полчаса, они удалились; Руис попросил, чтобы его в эти полчаса не беспокоили и, повернувшись спиной к открытой двери камеры, развернул листы с напечатанными молитвами и стал их читать. Во время этого он ни с кем не разговаривал и не поворачивался к людям, которые за ним наблюдали, но они догадались, что он переживает ужасные страдания. Он то опускал подбородок на грудь и застывал на месте, то прижимался лбом к стене камеры, то раскачивался из стороны в сторону, словно человек, пораженный невыразимым горем. Неожиданно он резко опустился на колени на тюремном матрасе, потом простерся на нем и молился, потом отбросил листки с молитвами и, зажав в руках коврик, попытался сложить его вдвое или разорвать на части. Он то хватал коврик, то отбрасывал его прочь, а потом вдруг снова принимался молиться про себя, выпрямившись во весь рост и устремив невидящий взгляд на дверной проем, через который в камеру проникал дневной свет. Он мог стоять так целую минуту или больше. Когда же в камеру снова вошел католический священник, он немного успокоился.