Пираты Венеры

О тех днях, когда она меня соблазнила, бродя босой по своему маленькому душистому саду. И о тех днях, которые обули ее дерзкие ноги в дорожные сандалии, выданные заботливыми представителями властей Тора угнанным из Вепайи красавицам, чтобы они прибыли в новое гнездо, под гнилых мужчин страны Тора, с гладкими ножками. Жен? Нет, не жен себе выбирали эти раззявы с корявыми рожами и крошащимися зубами. Наседок. С ножными золотыми браслетами на трехфутовых цепях. И — крюк в стенке. Официальных рабынь по производству полноценного генетического сырья от полнейших эволюционных угробищ. Представить на таком производственном станке свою Дуаре? На потоке? Побойтесь бога. Ради нее я был готов пойти на что угодно. Даже на семь этих дверей.

Дуаре, облачко, озеро чистого звука… не имя, а музыка!

Я не видел в ней недостатков. Хотя претерпел уже пару актов мелкого хулиганства, если помните. Досталась мне и оплеуха позвончее праздничных бубенчиков, и упоительный пинок в то место, которое между нами, интеллигентными людьми, по-научному назвается «горизонтом опоры». И все же была Дуаре превосходна!

Повторяю, если и был в этой девушке недостаток, то только один — она не говорила по-французски. Но поскольку я по-французски тоже не говорил, счет становился равным.

После того как услышал из ее сахарных уст, уже не кривившихся от неприязни, слова прощания, обращенные ко мне с небес, как из облака истинной жизни, умирать — занятие наиглупейшее. Она сказала, что любит меня! Да, сказала, правда, что ей пока еще это кажется.

Кажется. Мне вот тоже казалось, что я мировой капитан-флибустьер, а повязали. Кажется! Здесь, на этой планете, родине оптических обманов и несусветных иллюзий, понятие «казаться» так же реально, как рыба и хлеб. Оно вполне заменяет устойчивую форму всех глаголов. Она меня любит. Ни грамма надменного пренебрежения. Только всплеск дорогих рук в облаках из воинственных перьев летящего ангана, как из кипени яблоневого цвета. Да, ей может казаться, что решение скоропалительно, что закон родной династии на колесе не объедешь. Но мои объятия будут так сладки. А рука? Поглядите на мою руку, черт возьми, с двумя синюшными полосами от веревок, с распухшим плечом и порванным сухожилием на кисти! Это картина маслом, рука настоящего мужчины, который дрейфить не будет и всегда тебя, дуру, вытянет. И из пропасти, полной рассохшихся животных скелетов, и из облаков, если так тебя занесет, что земли не видать. Она меня любит. И об этом уведомляет. Что поделаешь — видно, на Венере, как и на Земле, женщины одинаково непостижимы.

Не знаю, сколько времени я пробыл в этом подвале. Как долго накачивал в себе жизнь. Наконец наверху прогремели шаги. Люк открылся, и мне довольно веселым голосом было приказано выползать.

Карсон Нейпир часто ползал по горам всяческой дряни.

Но в этот раз просто вышел. И в сопровождении взвода рахитиков с пистолетами вернулся в тот же грязный кабинет, где впервые предстал перед Софом. Тот оживленно обсуждал что-то с братиками. Муско, Вилор и Хокэл поправлялись. Четыре стакана и графин на столе, от которых шел запах смертоносного пойла, позволяли предположить, что именно сообщало бойкость их разговору и оживлению по части фантазии.

— В комнату семи дверей, — приказал Соф конвоирам, сопровождавшим меня.

Мы вышли на обширную площадь перед зданием. Следом за нами — те слизни в состоянии общей дряблости, без мозгов, кто приговорил меня, человека разумного, к смерти.

Солдаты свернули в узкую подворотню, и через нее мы вскоре вышли на огромный пустырь. В центре его стояло несколько зданий. Было жарко, какие-то гады с жужжаньем вились вокруг. Отдыхала прямо на земле бригада местных змееловов с палками, петлями и крючками, ждала, очевидно, оплаты за свой санитарный труд. Из контейнеров, которые здесь до уничтожения видно, требовалось предъявить администрации, доносилось леденящее душу шипение. Женщины с непокрытыми головами, увлеченно мывшие крупные валуны, увидели нашу делегацию, взмахнули руками и вдруг ослезились. Видимо, мойщицы представляли самые низшие сословия, и с адекватными реакциями на власть у них еще имелись проблемы.

Жизнь тут шла. Над зданиями высилась круглая башня, обнесенная высокой каменной стеной. Узкие ворота вели в темный туннель, в конце которого виднелась тяжелая дверь. Один из солдат достал большой замысловатый ключ, который вручил ему братик Хокэл, полюбовался им. Потом открыл дверь после мучительного усилия с выпадением пота и остатков волос — головы-то у всех были худы, волосы не держались, лезли. Остальные расступились, и я вошел внутрь, а следом за мной — братики.

Мы вошли в обширный круглый зал.

В стенах с одинаковыми промежутками по окружности располагались семь массивных, совершенно одинаковых дверей.