Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Дорогой дневник, мой милый молчаливый слушатель. Моя жизнь с этого дня снова разбита и никогда не станет прежней.

Прошлой ночью я проснулась с предчувствием беды. Через мгновение дверь в мою комнату распахнулась, и я закричала! Но это был Виктор. Он странно стоял и держался одной рукой за другую.

Я скорей зажгла ночник и совсем лишилась дара речи! Вся рука Вика выше локтя и до самых пальцев была в крови! Я стала расспрашивать его, но он не хотел отвечать, тогда я заплакала. Я и сейчас не могу сдержать слез!

Он попросил меня не бояться и велел собирать вещи. Сказал, что мы немедленно уходим из дома. Что поедем в Варшаву и что оставаться нельзя ни на час. И оставил меня одну.

Я так заволновалась, что стала собирать все подряд – сорочки, летние туфли, шляпу, увеличительное стекло Бартека… И только потом вспомнила, что у меня нет своего чемодана! Тогда я взяла только бисерный ридикюль, в который откладывала деньги с каждых именин, быстро надела пальто, сапожки и кроличью шапочку. Виктор вернулся, у него в руке была тряпичная котомка. Сквозь ткань угадывалась какая‑то книга. Ох, Вик!

Брат тащил меня по коридору, я едва за ним успевала. Мы даже еще не вышли, а у меня уже заболели ноги.

Но внизу, у подножия лестницы, словно ниоткуда возник отец! У него было такое лицо, какого я никогда не видела! Он был страшен, страшен как сам дьявол! Он схватил Вика сзади за шею и швырнул его о стену. Он произнес ужасные слова, я даже не могу их повторить!

Потом они стали друг на друга кричать. Вик кричал, что он не позволит мне остаться в этом доме, что он должен меня защитить, а отец в ответ заявил, что Виктор неблагодарный собачий сын, что он может убираться и никогда больше не возвращаться.

Я просто стояла и не могла шевельнуться, меня всю трясло, но рот не произносил ни звука. Я не думала, что это так больно, когда два твоих самых родных человека так друг друга ненавидят, что хотят убить!

Виктор показал на свою окровавленную руку и сказал, что не забудет этого. А отец плюнул ему под ноги и сказал, что у него больше нет сына.

Тут меня повлекли прочь чьи‑то руки, женские руки. Они уволакивали меня все дальше, оцепеневшую, восковую, пока Вик все кричал мне: «Я тебя заберу! Виктория, я за тобой вернусь, только…»

А потом я очутилась у себя. На мне до сих пор сапожки и шапочка. Я просидела в них прямо в кресле всю ночь. Теперь моя очередь не знать, как жить дальше.

Безумица II

Я вскочила с кровати, будто в моей руке не мятый клочок бумаги, а ядовитая тварь.

«Лучше тебе умереть»? Да кто ты такая?!