Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Еврейским детям по субботам мало во что можно играть – такие правила, такие запреты. Поэтому я предложила им сыграть в прятки. Для этой игры даже не нужно разговаривать.

Когда все разбежались, я неспешно ходила из комнаты в комнату, время от времени открывая дверцы шкафов и заглядывая под кровати. Вдалеке ровным гулом звучали голоса взрослых, а малыши придушенно хихикали по углам, но я делала вид, что не слышу их, чтобы растянуть игру подольше и не выдумывать для них новую. Бабушкин дом – длинный, будто состоящий из одного бесконечного коридора. В штетле он один из самых больших и находится прямо на главной площади еврейского местечка. Наверное, здесь бабушка считается важной женщиной.

В конце коридора я наткнулась на полутемную комнату. Стены ее были белыми и приглушенно мерцали гладким кафелем, а на их фоне темнело что‑то похожее на трон и прялку. Я зашарила рукой по стене, пока не нашла вентиль газового освещения. Это у нас дома есть электричество, а здесь его еще нет. Я повернула тот вентиль, и все осветилось. Газовый свет отразился от гладкости кафельных плиток и ударил мне по глазам. На миг я зажмурилась, а когда открыла глаза, дернулась в испуге.

Рядом со мной стояла бабушка. Лицо ее было темно, потому что она стояла в тени коридора.

– Не зажигать огня! – воскликнула она и погасила свет. – Твой отец совсем тебя не учит. О, мое горе, великий позор! Как я скажу ребе?

Стоматологический кабинет бабушки снова утонул во мраке. Она быстро вернула меня родителям, и вскоре нам пришлось уйти. Мама отчего‑то очень сильно обнимала меня на обратной дороге в такси, а папа, хоть и сказал, что не сердится, совсем на нас не смотрел.

Но сегодня… Сегодня, в воскресенье, моя жизнь почти принадлежит мне: и неспешный завтрак из блинчиков с конфитюром из апельсиновой корочки, и поход по магазинам – мне нужны были новые чулки, пальто, а еще платье и другие мелочи, которые с упоением выбирала мама. Обед с моим любимым кремовым супом из белых грибов и любимый радиоспектакль в папином кабинете, где я лежу под янтарным абажуром на ковре, мягком, как перина, потихоньку погружаясь в него, как в пышное закатное облако, из которого вылетаю верхом на золотом пегасе…

– Эй, Пушистик, да ты спишь совсем!

– Мгум…

Папа поднимает меня высоко-высоко и несет наверх. Из последних сил цепляюсь за рубашку у него на плечах и, кажется, пачкаю ее черным.

Не надо, только не бросай меня в следующий день, в этот чужой мир, в этот ледяной омут. Оставь меня здесь, здесь и сейчас, где я в тепле и невесомости, среди облаков и дев с печальными и мудрыми глазами.

– Хочу быть принцессой…

– Ты и есть моя принцесса, нессихка шели.

Просыпаюсь в кромешной тьме. В моей руке зажато что‑то липкое.

Это восковой карандаш, я умудрилась притащить его с собой. Не помню, чтобы рисовала что‑то черным цветом. Я почти не рисовала им с тех пор, как Магдалена Тернопольская сказала мне… она сказала:

«Магии не существует».

Позорно, по-малышачьи бросаю карандаш под кровать. Туда, где должен крепко спать и нож Павелека. Там им обоим самое место.

Сон забирает меня обратно, туда, где я брожу по коридорам, пронизанным полуденным светом, что отражается в ореховых стенных панелях и золотых прожилках обоев. Я знаю, куда идти. Я иду в место, где меня обязательно услышат. Пусть даже мне придется встать на колени, чтобы прижаться губами к замочной скважине.

«Чего хочешь, девица?»

«Хочу, чтобы меня никто не обижал».

«А что ты готова для этого сделать?»

Молчу оцепенело. Моя просьба так и остается без ответа.

* * *

Они знают. Они все знают.

Я пока еще близоруко щурюсь сквозь стекла, которые не подходят по зрению, а дужки сжимают голову. На моем лице осталось несколько ссадин – на челюсти и у виска, хоть мама и постаралась прикрыть их волосами.

Но все мои одноклассники знают – Павелек вздул Бе-бе-бергман. Жидовка оказалась еще и воровкой.

Но даже не это самое ужасное – я подвела пани Новак. Предала ее великодушное покровительство. Городская школа – это вам не пансион, здесь секреты умирают быстро, как бабочки, становясь компостом для бесконечных сплетен. Вот-вот откроется, почему ученица средней школы Сара Бергман была не на уроках в тот злополучный четверг.

Сторож скажет, что никто не оскальзывался на школьных ступеньках, ведь они посыпаны песком. Тогда начнут спрашивать учителей, вскроется мой побег, и ее, мою прекрасную пани Новак, вызовут к директору. Она будет стоять на ковре перед директорским столом, потупившись, как школьница, а его владелец будет кричать и тыкать в ее сторону вонючей сигарой, пока у пани Новак не запрыгают губы.

Картина эта раз за разом вставала у меня перед глазами, и это было невыносимо.

А потому, переборов отвращение и страх, я выбираюсь на перемене из классной комнаты. Я хочу от души извиниться и, быть может… выработать какой‑то план по защите пани Новак, пока не поздно? Ну, договориться, что мы станем говорить, когда все узнают? Не знаю, все это слишком дико. И все моя и только моя вина.

Ведь если не хочешь быть съеденным – не суйся в логово к волкам. Сиди дома и рисуй принцесс.