Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Все дети ходили стриженые, пока не входили в возраст, когда можно присоединиться к общим радениям. Я, не поверишь, Вики, тоже до возраста ходила мальчишкой.

Но однажды нашу общину погнали с родных земель – Христос Федор повздорил с местным губернатором или кем‑то таким, я не знаю подробностей. Пришли городовые, и нам пришлось бежать из своих домов.

Мы долго скитались, пока не очутились в предместьях Москвы. Отец стал там другим. Он стал общаться с другими кормчими, Христами и Богородицами, более влиятельными, чем он сам. Оказалось, нас не так уж и много, есть общины крупнее. К тому же в скитаниях кто помер, а кто бежал.

Я в ту пору вошла в возраст и присоединилась к радениям. Это такие вечера общих молитв, где все переполняются благодатью. Но ежели кто принесет с собой грех и низкие мысли, они тут же охватывали всех и все предаются им. Христос Федор говорил, это чтобы мы поняли, как заразителен грех.

Потом Христос Федор заметил меня среди прочих и захотел приблизить к себе. Велел прийти к нему ночью, а я не посмела ему отказать. Ему тогда было уже шестьдесят, а мне только тринадцать. Но в его покоях со мной что‑то сделалось, что он не смог мной овладеть. Я упала и начала вещать. Он испугался.

Меня несколько дней продержали взаперти в какой‑то избе с земляным полом, без еды и питья. Все надеялись, что бесы из меня выйдут и я стану прежней.

Но я продолжала вещать – о кровавых годах, о чуме, войне и голоде, о красной земле и великом огне. Помню только землю подо мной и то, как стекала на нее моя слюна, да закопченный потолок.

В один момент все кончилось. В избу, впустив свет с улицы, вошла прекрасная женщина. Она подняла меня с пола, будто пушинку, и вынесла вон. Богородица Тереза выходила меня. Она вывела вшей, вылечила клоповые укусы и еще с дюжину болезней, о которых я и не подозревала.

Община Терезы распалась, или она сама ее распустила, а после увезла меня с собой в Европу. Откормила. Одела и обула. Выучила грамоте. Стала мне первой в мире настоящей матерью. А я платила и продолжаю платить ей покорностью. Пожалуй, это письмо – первое, в чем я пошла супротив нее.