Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

На кровати опускаются четыре одинаковых дорожных платья. Явно из магазина готовой одежды, но подшитых по нашим меркам. Но странно не это.

Мы все облачаемся в черные шерстяные платья чуть ниже колена с матросским воротничком. И переглядываемся. Здравствуй, униформа.

Пани Бергман распрощалась с Сарой, прижав ее к груди, и поцеловала каждую из нас в лоб. Затем, прежде воровато выглянув в коридор, выходит и оставляет нас одних.

Значит, Париж, город блудных матерей.

Но на наказ бабушки Сара реагирует неожиданно:

– Ну уж нет! Не поеду я к ней! Она бросила папу, когда до чуда оставалось вот столечко! – Она показывает мизерное расстояние между большим и указательным пальцами. – Не предай она его, мы были бы сейчас вместе! Никогда ее не прощу.

О словах своего отца она, видать, уже забыла.

– И куда же ты хочешь? – ласково спрашивает ее Юлия, заплетая Саре косичку.

– Куда угодно! Только далеко и с вами. С вами всеми. – Сара обводит руками наш убогий номер. – Жить как сестры, которым все по плечу, любое дело, любое волшебство!

– Даже за океан? – смеется Юлия. Никогда прежде я не видела ее такой лучезарной – она будто сияет изнутри неземным светом.

Франтишка звонко подхватывает ее смех, а мне становится не по себе.

– Даже туда! Но только не к маме. Возьмите меня с собой! Поселимся вместе, и я стану, как вы, ведьмой.

– Ты уже одна из нас, – нашептывает ей Юлия, прикрыв глаза, а я не могу и звука из себя вытолкнуть, ведь в моих легких совсем не осталось кислорода. – Все талантливые девушки – ведьмы. Ты ведь любишь танцевать? – Сара счастливо кивает. – Вот и славно. Магда чудесно поет, так чудесно, что заслушаешься. У Франтишки дар общаться с растениями, а наша Клара рисует драконов…

Из мира исчезают все звуки и тени. Только сияние солнечных лучей пробужденной весны, только ласковые блики на волосах девочек, только движения лукаво изогнутых губ.

Клара. Клара?..

Три ведьмы переглядываются и смотрят на меня, как бы спрашивая: «Ты с нами?»

Нет, я не… Я не могу! Я не хочу…

Не хочу больше затмений и тайн, хочу жить открыв глаза и верить тому, что вижу. Слышать свои слова и помнить каждый свой день. Я не вернусь в безумие и самообман дымных ночей и плясок. Нет, никогда.

Сара сверкает зубами и щурится. От улыбки ее лицо совершенно преображается. Девчонки берут друг друга за руки и скачут втроем по кругу так, что черные юбки их матросских платьев развеваются на лету.

А я стою и заламываю пальцы, чтобы непременно стало отрезвляюще больно.

Вскоре мы покидаем гостиницу и без малейших трудностей покупаем билеты. Кому нужен Париж, если оттуда не уплывают трансатлантические корабли? То ли дело Марсель!

В наших новых паспортах значится одна на всех фамилия – Новак, одна из самых распространенных. Все радуются, что теперь мы настоящая семья.

На перроне шумно и людно, хоть Познань и не самый крупный город, и нам еще предстоит пара пересадок. Сара держит нас с Юлькой за руки, а я прижимаю к бедру чемодан с деньгами и смотрю в толпу. Через много-много дней, а то и месяцев, я сойду на далекой пристани, вдохну свободный воздух и растворюсь в такой же толпе.

Одна.

Думаю, теперь Юлия готова сама стать старшей сестрой.

Память

15 сентября 1939 г.

Ранним утром я могу совершенно не волноваться, что кто‑то нарушит мой покой – служанка войдет в спальню не раньше, чем я спущусь к завтраку. Буржуазных замашек вроде кофе в постель я не одобряю, слишком много мороки.

Сидя перед туалетным столиком, наношу на лицо дневной крем и наслаждаюсь тем, как свободно дышит кожа, когда на ней не лежит слоеный пирог из вазелина, декоративной косметики и вновь вазелина. Пожалуй, грим – одна из самых неприятных вещей в моей профессии, хотя раньше я считала иначе. Раньше самым страшным были огни софитов.

Когда в июне 1926 года мы, позеленевшие и отощавшие до костей, сошли на пристани, мне не удалось уйти сразу. Кто бы мог подумать, что нас запрут на туберкулезный карантин, где условия были настолько бесчеловечными, что я едва там и не заболела.

Позже я все же покинула сестер, которые планировали отправиться на юг. Что ж, счастливого пути. Я же затерялась в трущобах Нью-Йорка. Из-за майского военного переворота мои деньги превратились в фантики, и я, в прошлом ясновельможная паненка, осталась совершенно нищей. К тому же я запоздало поняла, что английский язык не так похож на немецкий, как мне бы того хотелось.

Я прибилась к католической миссии, где меня раз в день кормили горячим и даже подрядили сортировать жертвуемые вещи – одежду, уже ненужную богатым и не очень американцам. Позже священник, по происхождению француз, свел меня с одним парнем, который помог мне устроиться на первую настоящую работу.