Завеев. Ага. Ему туда обед носили. Но он мне, как к двери подойдешь, хлебушка оттуда просовывал. А один раз — с колбасой…
Пенсионер. Опять!
Завеев
Пенсионер
Журналист. Нет-нет, не уходите.
Пенсионер. Поймите, я этого Завеева с молодых лет насквозь знаю. Раз он начал, этому не будет конца. Он меня теперь завяжет морским узлом.
Журналист. А вы совсем, совсем не помните Потапова?
Пенсионер. Нет. Когда я слесарем был, мы в разных цехах работали. Потом — в интересующее вас время — я в ополчении был. А когда вернулся в кадры, он уже погиб. Остался единственный свидетель — Завеев. Вот он и обсуждает тут.
Завеев. Да пусть идет, пусть идет. Уйдет он, думаете? Его на пенсию проводили, а спросите, был ли хоть день, чтоб он на завод не явился? Тут как тут! Только зря государство пенсию на таких переводит. Он еще тут лет тридцать проторчит, как штык! И все будут к нему за помощью бегать.
Пенсионер. Ухожу! У-хо-жу! У-хо-жу!
Журналист
Завеев. Рассказывать не дает. Все поправляет. А что я могу сделать, если дядя Саша «леща» давал?
Журналист. Видите ли…
Завеев. Вижу. Но ничем помочь не могу. Было!
Журналист. Было-то не только это. Вот вы… про дверь начали, про закрытый цех…
Завеев. Он только так назывался, что закрытый. На самом деле во все дыры дуло. Дядя Саша по чертежу работал, так этот чертеж по всем углам носило. Бывало, зовет меня — лови!
Журналист. А что это был за чертеж? Он вам объяснял?
Завеев. Не-ет. Мне не до этого было. Я тогда сам к станку встал. Пятнадцать исполнилось.
Журналист. Вы тоже работали в закрытом цехе?
Завеев. Там никто не работал, кроме дяди Саши. Потому что там вместе с ним инженеры находились.
Журналист. Какие инженеры?
Завеев. Для которых он работал. Они чертеж этот летающий принесли. А один, знаете, был такой… в круглых очках. Дядя Саша мне про него однажды сказал: этот самый башковитый. Стойте, вот еще что я припоминаю: получили мы с завода выходной, в баньку сходить, и по дороге завернули с дядей Сашей, значит, в кино. Глядим хронику, боевой киножурнал. Глядим — а там вдруг показывают новое огнеметное оружие. И такое, надо вам сказать, впечатление — я обомлел весь. В зале народ аж к экрану подался — стулья хрястнули! После сеанса выходим, а у меня из глаз не идет, и вроде что-то знакомое я видел. Я и говорю: дядь Саш, балочки там такие, на твои с закрытого цеха похожие… Ну, тут он, значит, мне «леща» дал.
Журналист
Завеев. Конечно. От настоящего рабочего тайн нет. Но дядя Саша кремень был. Показалось, говорит. Это после «леща»-то. Извини, говорит, стукнул тебя по ошибке. Теперь, говорит, ты самостоятельный рабочий и я должен тебя уважать. Мол, вровень мы с ним стали. И правда, это уж последний «лещ» был. Советы мне при работе давал, как сподручнее что делать, но как сотоварищу. Как равному. И так до самой его гибели было.
Журналист. А как он погиб, вы знаете?
Завеев. А как же? Письмо от старушки матери пришло. Под Москвой ее оккупант застиг. Она из Смоленска почти пешком шла. Ноги-то и отказали. Тем более что старушка пережила: дяди Сашина жена и дочка при обстреле Смоленска погибли. Она в письме просила дядю Сашу, чтоб за ней приехал, потому что ходить не может. Ему на заводе сразу отпуск дали, инженер этот в очках пропуск выхлопотал, и дядя Саша отправился…
Журналист. А дальше?
Завеев. А дальше… поезд разбомбило, дядю Сашу раненого в госпиталь отвезли, но он не выжил…
Журналист
Завеев. И больше ничего.
Журналист. Но вы писали? Узнавали?
Завеев. Конечно. И профком заводской старался. Госпиталь-то полевой, переезжал, знаете. Потом пришло сообщение, что из списков выбыл и похоронен в братской могиле…
Журналист