Писарро

Эльвира. Что ж, делай, как знаешь. Но помни: когда ты прольешь кровь этого храброго юноши, Эльвира потеряна для тебя навсегда.

Писарро. Откуда такое участие к незнакомцу? Что тебе в судьбе Алонсо?

Эльвира. В его судьбе – ничего, в твоем величии – все! Думаешь, я могла бы тебя любить без почета и блеска, без заслуженной славы твоей? Ты не знаешь меня!

Писарро. Ты и сама должна бы знать меня лучше. Должна бы знать, что, когда я возненавижу кого, я предаюсь безраздельно мести…

Вводят Алонсо в цепях, под стражей.

Привет, привет, дон Алонсо да Молина, давненько мы не видались. Ты смотришь так свежо, как будто жил все время беспечной сельской жизнью. Как ты мог среди ратных трудов и тревог сохранить этот цветущий вид, беззаботный покой? Открой мне твою тайну.

Алонсо. Она не пойдет тебе впрок. При всех трудах и тревогах войны здесь (кладет руку на сердце) всегда мир.

Писарро. Насмешник!

Эльвира. Он правильно ответил. Зачем глумишься над несчастным?

Писарро (к Алонсо). И ты, я слышал, женат, у тебя сын, прелестный мальчик… Он унаследовал, конечно, от отца его честность, от матери верность.

Алонсо. Он унаследовал, надеюсь, от отца презренье к распре, гнету, лицемерию, от матери – чистоту, доброту и правдивость, и на него, конечно, по наследству перешла вся ненависть Писарро!

Писарро. Несомненно! И все же мне жалко бедного сиротку. Потому что завтрашнее солнце увидит этого младенца лишившимся отца. Алонсо, твои часы сочтены.

Эльвира. Писарро, нет!

Писарро. Уходи или страшись моего гнева.

Эльвира. Я не уйду. И мне твой гнев не страшен.

Алонсо. Прекрасная и великодушная! Не расточай понапрасну жалость. Ты не остановишь тигра, когда он запускает когти в свою добычу.

Писарро. Дерзкий мятежник! Ты отступился от государя и от бога.

Алонсо. Это ложь.

Писарро. Разве ты не изменил, скажи, полкам отечества… не перешел к подлым язычникам, не воевал против родной страны?

Алонсо. Нет! Я не отступник! Я не создан жить среди разбойников! Пиратов! Убийц!.. Когда эти полки, обольщенные мерзким блеском золота и гнусным твоим властолюбием, забыли честь кастильцев и предали человеческий долг, тогда они отступились от меня! Не против родины я воевал, а против тех, кто захватил ее державную власть. Когда я стал впервые под знамена моего отечества, это были: справедливость, вера, милосердие. Если они низринуты, втоптаны в грязь, то нет у меня отечества и нет державной власти, которая вправе меня обвинить в мятеже.

Писарро. Но еще существует власть, чтобы тебя предать суду и покарать.

Алонсо. Где мои судьи?

Писарро. Ты взываешь к суду военного совета?

Алонсо. Да. Если в нем еще заседает Лас-Касас; если нет – взываю к небесному суду.

Писарро. А взывая к дурости Лас-Касаса, чем оправдаешь ты свою измену?

Эльвира. К дурости Лас-Касаса? Понятно! Его кроткую проповедь твоя бессердечная мудрость зовет скудоумием. О, зачем не жила я так, как я готова умереть – разделяя дурость Лас-Касаса!

Алонсо. Ему я мог бы и не рассказывать о гнусных зверствах, прогнавших меня от вас; я только ласково взял бы его за руку и провел бы по всем привольным полям вокруг Кито; там, во многих местах, где недавно была бесплодная пустыня, я показал бы ему пашню, и луг, и расцветающий сад пусть видит, как травы, цветы и колосья всем дыханьем своим приветствуют светлое солнце и утверждают надежду трудолюбивого пахаря. Это, провозгласил бы я, создано мной! А потом рассказал бы, как древние обычаи, губительные предрассудки, упорные, странные, нередко смущают суеверный ум обманутых, этих детей. Затем я повел бы его по бесчисленным деревням, где живут они все, словно братья, общиной, в доверьи друг к другу; показал бы, как под знойным солнцем Довольство румянцем горит на ясном лице Труда и как радостный Досуг со смехом ведет их потом к веселью и отдохновению – это тоже сделано мною! Но с еще большей гордостью – в тихий час между трудами и сном, посвященный не веселью, не работе, не отдыху, а тому, кто все это освятил и установил, – я показал бы ему сотни глаз, сотни рук, добротою отвоеванных у заблуждения, в чистой вере воздетых к единому богу! Это тоже, я мог бы сказать ему, дело Алонсо! И тогда престарелый Лас-Касас заключил бы меня в объятия. Из глаз его, глядящих в небо, скатилась бы на мою склоненную голову слеза благодарности, и одна эта чистая капля была бы для меня самым лучшим доказательством, что я поступал правильно здесь, на земле, – вернейшим залогом, что милость создателя будет мне наградой за гробом!

Эльвира. Счастливый, благородный Алонсо! И ты хочешь, Писарро, заразить страхом смерти того, кто так мыслит, так действует?

Писарро. Дерзкий, упрямый мечтатель! Но знай, здесь тебя не ждут умильные слезы твоего покровителя: он бежал, как ты, и, я не сомневаюсь, примкнул к врагам Испании! А ждет ли тебя та награда, на которую ты так рассчитываешь, это ты узнаешь раньше, чем ты, пожалуй, думаешь; клянусь обидами моей страны и собственной обидой, завтрашний рассвет увидит твою смерть.