Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

ЛБ Дед стоит сейчас перед моими глазами… Доброволец в начале Великой Отечественной, который был трижды ранен, но дошел до Берлина; литературовед, переживший кампанию борьбы с «безродными космополитами», сам испытавший травлю (бабушка уже подготовила чемоданчик с сухарями и теплыми носками)… Какими были его уроки? Они просты и одновременно сложны. Дед никогда не изменял своим нравственным принципам. Он часто повторял: «Образ прекрасен и сам собой, и бесконечностью за ним лежащей дали». Истинный смысл этой фразы я осознал уже в процессе литературной работы. Именно дед пробудил во мне эстетическое чувство. Но самое сильное впечатление произвела на меня хранившаяся в книжном шкафу увесистая антология «Русская поэзия XX века» (1925), составленная И. С. Ежовым и Е. И. Шамуриным, вскоре запрещенная советской цензурой. Я жадно вчитывался в произведения символистов, акмеистов, имажинистов. И вслед за дедом декламировал стихи Константина Бальмонта, Осипа Мандельштама, Владимира Соловьева, Марины Цветаевой. Дед вслух читал мне Николая Гумилева, и душа переносилась туда,

Где карлики с птицами спорят за гнёзда,
И нежен у девушек профиль лица,
Как будто не все пересчитаны звёзды,
Как будто наш мир не открыт до конца.

Я и сам тогда начал писать стихи, подражательные и слабые, но – слава Богу! – благодаря деду быстро осознал, что это не моя стезя. Хорошо говорит о «воспитании чувств» один характерный эпизод. Мальчишки щеголяли отцовскими погонами и орденскими колодками, нашитыми родителями поверх пальто. Вот и я попросил у деда его майорские погоны. Он ответил: «Во время войны смерть ходила за мной по пятам, я был трижды ранен, а играть в войну постыдно и недопустимо». Этот урок я запомнил на всю жизнь. Задавал деду множество вопросов, но вместо ответа он постоянно отсылал меня к словарю или энциклопедии, приучив пользоваться справочной литературой во всех случаях жизни. Дед не был религиозен, не соблюдал еврейских обычаев, не знал идиш, но жил по иудейским этическим законам, часто цитируя слова Гилеля: «Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя, то зачем я?» Аскет в жизни, он всегда довольствовался малым, не гнался за чинами и званиями. При этом – повторю – антисемитизм сопровождал его всю жизнь. Он рассказывал, как ещё в 1920-е годы, во время его действительной военной службы в Благовещенске, окопавшиеся с той стороны советско-китайской границы белогвардейцы выкрикивали матерные проклятия в адрес жидов и комиссаров. Да и во время Второй мировой подобные проявления были нередки. С детства запомнил другой рассказ деда: немцы призывали красноармейцев переходить на свою сторону, вонзив «напоследок кинжал в пузо комиссара Абрамовича или Рабиновича». И разбрасывали листовки:

У жида-политрука
Морда просит кулака.

Пропагандист и просветитель, дед был почитаем сослуживцами. Под его влиянием некоторые однополчане стали учителями словесности, например, Иван Побединский, уже в наши дни опубликовавший воспоминания о нём в «Литературной газете». Абрамович и сам был Учителем от Бога, вдохновенно преподавал литературу почти полвека. Очень любил этот молодой шум, да и сам был неизменным любимцем студентов по крайней мере четырёх поколений. В своих лекциях он апеллировал не только к их мыслям, но и к чувствам. Хотя его вкус к литературе и методологический подход к ней сближал нас, он всё же был человеком своего времени с его догматически ортодоксальной идеологией. Знаете, здесь я тоже нахожу урок. В отличие от деда, чураюсь всех и всяческих идеологических догм, стараюсь исследовать факты и документы без заранее заданных концепций.

ЕЦ В своей книге «Силуэты» вы рассказываете о многих представителях русско-еврейской литературы конца 19-го – начала 20-го века. Развитие этой литературы было искусственно прервано. Судьбы писателей зачастую сложились трагично. Живо ли их творчество, когда-то волновавшее тысячи читателей, или сейчас, спустя столетие, оно существует только как иллюстрация к трудам литературоведов?