Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

ИЧ Конечно, конечно, имела! Писание спасает. Фрейд прав, когда говорит о «сублимации». Ты передал бумаге свои мысли, состояния, коллизии собственной жизни – и есть ощущение, что найдется в этом поколении или в новом тот, кому это нужно, кто поймет и переживет как свое. С таким чувством пишу – прямо как Боратынский, мечтавший о «сношеньи» своей души с душой какого-нибудь современного ему или будущего читателя. Кстати, далеко не все мои вещи автобиографичны, у меня много исторических персонажей: Тургенев, Белинский, Некрасов, Авдотья Панаева… Но если через себя не пропустишь чужую жизнь, все будет мертво, вместо героев – манекены. А те вещи, что вы назвали, они так и задумывались как автобиографические. Из очерков, опубликованных в двух журналах, сложилась книга «От Анконы до Бостона: мои уроки». Две ее части называются: «Мои итальянские ученики» и «Мои американские ученики». А в промежутках уместилась и моя собственная жизнь. Нечто похожее в «Афинской школе», только более объемное. Жизнь ведь она и есть школа, в ней ты и учитель, и ученик. В трех главах этой повести я попыталась рассказать о тех людях, которые для меня важны и дороги, – это и Юлия Добровольская, и Наум Коржавин, и Валентина Синкевич, хотя их имена в тексте не называю; говорю и о своих учениках – итальянцах и американцах, даже описываю уроки… Одна читательница сказала про повесть: это учебник русской, американской и грузинской литературы. Мне не кажется, что она права, но размышления над литературными произведениями там есть. Смею думать, что все-таки не занудные, да и как можно занудно рассказать о «Египетских ночах» Пушкина?

ЕЦ Через все ваши автобиографические вещи проходит – негромко, но очевидно и больно – тема испытанного вами и сестрой антисемитизма. Отдалилась эта боль от вас вместе с Россией или живет в вас по-прежнему?

ИЧ Знаете, отдалилась. Стараюсь не вспоминать. Вспоминаю хорошее – это плодотворней. Никогда не брошу в Россию камень, хотя была она к моему племени и конкретно к нам с сестрой очень немилостива. Но живы остались, в «люди» выбились, хотя для многих позиция школьного учителя, которую я занимала, имея кандидатскую степень, это самая низкая социальная ступень. Больше никуда не брали, это правда. Но само дело – преподавание – было мое, любимое. Вы ведь знаете, евреи испокон веку – врачи и учителя…

Сейчас однако, переместившись в Америку, воспринимаю все, что творится в России, с особой остротой. Например, в первый момент, когда услышала о проверке «гипотезы» ритуального убийства Николая Второго, не поверила ушам. Но оказалось, что действительно, «вопрос будут расследовать». Тогда возникло ощущение: мне дали пощечину, даже не только мне, всему еврейству. Россия, к тому же, представила себя страной, где время от времени возрождается средневековое мракобесие и где дело Менахема Бейлиса 1912–1913 гг. – а мы знаем, что суд присяжных его оправдал – так вот, это дело может преспокойно повториться через сто лет, причем с непредсказуемым результатом. Видимо, правильно сделали евреи, что освободили от себя эту территорию. Жаль тех, кто на ней остался, среди них и моя сестра, и я не могу не ощущать страха за нее и ее мужа.

ЕЦ Летом 2014 года скоропостижно скончался Геннадий Крочик, главный редактор балтиморского журнала «Чайка». Знаю: вы долгое время помогали ему – отбирали из самотека тексты, редактировали, вычитывали чужие материалы. И, конечно, являлись одним из ведущих авторов. Вы трогательно простились с Геннадием Крочиком на сайте журнала. А потом… я никак не мог понять того, что произошло потом – внезапно вы подхватили эстафету, продолжили выпускать «Чайку». Правда, в электронном виде. Ну зачем вам это? Я знаю по себе, что такое редакторская доля. Неблагодарная, безразмерная, как песня киргиза. Свои собственные литературные планы откладываешь на «после», а в конце концов о них забываешь. Словом, мой вопрос «почему» по-прежнему обращен к вам.