Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

ЕЦ Ваши следующие – после «Вольного стрелка» – книги не похожи на ваш первый роман. В давней уже беседе с Дмитрием Бавильским (2005) вы точно обозначили характер своих поисков в те годы и причину появления вашей новой прозы: «Усталость формы. Пора «евророманов». Что дал вам как писателю этот жанр? Он уже исчерпал для вас свои возможности?

СЮ Благодаря Горбачеву, время тогда не просто обрело голос и ускорилось: оно рвалось вперед с такой энергией, что многословие воспринималось как анахронизм. Я хотел добиться краткости при сохранении емкости, которая позволила бы всерьез назвать тонкую книжку романом. Жил тогда в Западной Европе, которая стремительно объединялась. Отсюда «евро-» – отчасти ироническое, но предвосхитившее распространение этой приставки: от «евро» валюты до «евроремонтов». Цикл «евророманов» был открыт с началом 90-х сочинением «Беглый раб» и завершен в 2005-м текстом «Суоми», тогда же появившемся в журнале «Знамя», а написанном в основном в вашингтонском метро на дальних перегонах к месту работу в штате Мериленд и обратно. Таким было прощание со Старым Светом. Прощание с временем надежд на то, что мир изменится к лучшему, а заодно с эстетикой краткости. В моем первом «американском романе» «Линтенька, или Воспарившие» уже страниц 600.

ЕЦ Вы начали заниматься художественным переводом в 17 лет. Значит, уже более полувека длится эта ваша страда. Однако и здесь вы, если не ошибаюсь, пошли вразрез со сложившимися традициями. Вы однажды заметили, что в западной литературе вас как переводчика притягивают совсем иные имена – не те, что десятилетиями пропагандировал столь любимый вами когда-то журнал «Иностранная литература».

СЮ Мальчиком я вознамерился стать «европейски образованным человеком» и, по завету Маркса, вооружиться для жизненной борьбы иностранными языками. Приобрел самоучители французского и немецкого. К счастью, в пятом классе начали преподавать английский, и я стал его фанатиком. Ездил в центр на главпочтамт за газетами английских, американских и австралийских компартий и пытался по-английски вести свой дневник. Помню, какое счастье меня охватило, когда в одном из пособий увидел по-английски рассказ Хемингуэя «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера» и получил возможность сравнить оригинал с русским переводом. Я очень любил Хемингуэя в исполнении достославного переводческого коллектива под руководством Ивана КашкинА: Топер, Холмская, Дарузес, Волжина, Калашникова. Эти имена у меня вызывали трепет. И однако подросток бросил им вызов и стал переводить сам. «КашкИнцев» превзойти не удалось, но зато мне открылось беспардонное всесилие цензуры, не щадившей даже «Папу».

В юности я переводил для себя – просто потому, что хотелось видеть, как это будет по-русски. Возможно ли такое на родном мне языке? «Любовник леди Чаттерлей» Лоуренса. Или Норман Мейлер, за «покетбэками» которого я охотился в букинистических Москвы и Питера. Французский был на уровне чтения Дидро со словарем, когда моей женой стала испанская парижанка, с детства многоязычная. Переводить для Ауроры было, как дышать. Она просто брала польскую, французскую, испанскую книжку и – синхронно читала мне по-русски. Мрожека, Виана, Селина – целыми романами. Вкусы совпадали, так что мы с ней сплотились в переводческий тандем. Но «капитализировать» совместную активность не получилось ни в Советском Союзе (где «Иностранная литература» отшатнулась от рассказов Сартра), ни в эмиграции (где даже прогрессивное «Эхо» отклонило французскую феминистскую прозу). Тем не менее мы продолжали сизифов труд: рассказы Чарльза Буковски, «Меа кульпа» и другие малые вещи Селина, роман Эмманюэля Бова «Мои друзья». Отдельные переводы из французской, испанской и латиноамериканской литератур звучали в моей программе «Экслибрис» на подрывных волнах, но в целом это был культурный альтруизм в действии. Хотелось поделиться и разделить читательскую радость. Здесь, в Америке, я собрал все в большом томе «Оригиналы в переводе» и выпустил в нашем с Мариной Ками онлайн-издательстве «Франтирер США».