Писатели и советские вожди

(11 декабря 1935 г.).

Щербакову, Ангарову, Суркову.

Так как меня подвели со сроком сдачи письма, сообщаю самое основное. Франция не Чехословакия и первое, что подтвердило этот факт — невозможность устройства открытого вечер до 4-го января. Нужна пресса, а она раскачивается тут медленно. Впрочем, не всякая. Уже при въезде нас встретила статья Кирилиса (так! — Б.Ф.)в «Эко де Пари», хамская и хулиганская. А коммунистическую прессу посольство рекомендует использовать лишь после заметок в другой. Первые дни мы отдыхали от литделов Чехии, осматривая Париж. Виделись с Арагоном, который многое нам порассказал. Позавчера была встреча в салоне м-м Дюшен, о ней Михайлов [1020]послал заметку, думаю, что в «Правде» напечатана. Ну, были те же разговоры и взаимоинформация, гряда удивлений тиражами и методом работы, а особенно потрясение нашей чисткой ибо здесь ни один поэтне читает перед аудиторией.

От вечера (как и в Чехии) потянулись слухи и разговоры, так что входили в литературную жизнь. Скоро в интимном кругу встретились с Жидом, Мальро и поэтами разных направлений. Кроме того, Арагон соберет молодых рабочих поэтов. Вечер открытий, — повторяю, — только 4-го января, зал сняли, биографии наши прессе посылаются завтра, были интервью с «Вандреди», «Лю» [1021], готовятся другие.

Город осматриваем тщательно. Ребята восхищены. В кабаках тоже побывали, но мало и с приличными людьми.

Не могу развернуть информации о «работе» Эренбурга. Я еще посмотрю и напишу подробно; рассказывать буду кто и что о нем говорит. Но мое первое впечатление — вреднейшая «деятельность» Ильи двухдневного [1022]в отношении поэзии советской и не менее вредная в отношении многих францусских (так! — Б.Ф.)дел, в частности — к писателям коммунистам. Это политический факт, а не следствие моей нелюбви к сему гению.

Последний факт, взволновавший нас — это катастрофа с Луговским, его треснутое ребро. Он лежит в больнице, все для него сделано, ничего серьезного нет, через 3–4 дня выйдет. Он ехал с неким Яффе [1023], с корр. «Коме — Правды» Савичем и редактором «Лю» [1024]. Автобус наскочил на их авто. Всех помяли но все невредимы. Луговской клянется, что пьяны они не были — это я проверю. Володя сидел сзади — в спорткупе.

Французские поэты разобщены, мало печатаются, мало пишут, единственное, что часть из них сближает — это «Maison de kulture» <Дом культуры> где бедный Арагон мытарится без помощи высоких имен, входящих в секретариат ассоциации защиты культуры. Но AEAF [1025]живет полной жизнью. Сюрреалисты Франции борются с СССР, избрали новую религию. «Эко де Пари» поместила хвалебную статью Бретону. Рабочие поэты болеют махаевщиной [1026], их почти нельзя вытащить на собрания с интеллигентами.

Во всем этом надо разобраться.

Теперь о внутренних делах. Сема перед Парижем пережил взбучку от Сельвинского в присутствии четверых, чуть-чуть каялся, дал мне руку на дружбу. Он чуть притих, но в семье Арагона делает все, чтобы дискредитировать меня. Я обязан рассказать вам, что сей птенец чуть не выдал Вилли Бределя, ехавшего нелегально из Австрии. Сема увидел его в ресторан-вагоне, бросился к нему, громко назвал его и обмер, услыхав тихую фразу, что Вилли будет узнавать нас только после границы Швейцарии. Кирсанов, бледный как смерть, сам рассказал мне об этом, продрожал три часа до границы, но от этого не легче. Ну, и дитя! мне надоело о нем говорить, но надо.

Сильва иногда виляет в сторону, однако серьезного ничего нет, он умница и кроме того чувствует себя советскимпоэтом, как никогда. В следующий раз расскажу одну сценку характерную весьма.

С ним и Володей легче, но в целом мне достается.

Посылал вам книги через Уманского [1027]. Звоните ему, спрашивайте. Повторяю требование дать дословный перевод стихов. Французские книги собираю тоже.

Сообщите через «Правду» Михайлову точный срок пленума, ибо Сема передал, что звонила некая Волович и сообщила, что пленум — на вторую половину января. Вообще напишите, а то нехорошо.

Приветствую вас всячески. Позвоните мне домой, передайте привет.

А. Безыменский

[1028].