Писатели & любовники

Пробиваю свою шестерку в компьютере на официантской станции. Дана проскакивает мимо меня со стопкой опустошенных тарелок, пинает кухонную дверь.

– Пушки на двенадцать патронов ни у кого не найдется? – говорит она линейным поварам, прежде чем дверь за ней закрывается.

“Кроки” поют “Мэка-Ножа”, и “В настроении”, и “Лев нынче ночью спит”. Для “Земного ангела”⁶⁵ они хватают пожилую женщину и сажают ее на коленку к юноше с вислой шевелюрой, а остальные окружают эту парочку, обожающе взирая на нее. Затем пуляют старушку туда же, откуда взяли, – в одно движение, на последней ноте песни. Склоняют головы, словно в молитве, и медленно отступают от самого маленького из них – кучерявого херувима, тот делает шаг вперед, открывает рот, замирает, после чего запевает:

– На дивных брегах и на дивном юру… там солнце горит над Лох-Ломонд⁶⁶, – медленно и гладко, высоким, трепетным голосом. Несу на свою двойку крем-брюле – но вот уж никуда не двигаюсь. Кажется, весь обеденный зал бросает дышать. Даже Дана за барной стойкой перестает размешивать виски, который льет себе в кофе.

Остальные “кроки” присоединяются хором:

– Ты пойдешь по прямой, ну а я по кривой… – но тихо, всего лишь рокот позади высокой и сильной свирели солиста. Юноша в одиночку поет еще три куплета и последний припев.

Не видать нам друг друга с зазнобой моей

На дивных брегах у Лох-Ломонд.

Когда он умолкает, безмолвие долго и полно. А затем лавина аплодисментов. “Кроки” понимают, что на этом придется свернуть спектакль. Машут всем на прощанье и трусят за дверь.

В зале по-прежнему тихо. Доношу десерт до цели, мои две дамы за девятым промокают глаза. Поставив тарелку и разложив ложки, промокаю глаза и я. Через пять минут все едоки с удвоенной силой возобновляют разговоры и заказы.

Словно бы не могу вернуть себе равновесие. Песня назойливо продолжает звучать у меня в голове. Пробую спрятаться в холодильнике, но линейные повара уже начинают выкладывать продукты и всё заходят и заходят. Остаток смены – когда не бегаю к столикам – просиживаю на корточках возле шкафа со столовым бельем у официантской станции, делая вид, что привожу в порядок стопки скатертей и салфеток.

Когда наконец завершается смена, выбираюсь из здания и отстегиваю велосипед, но не сажусь на него. Не хочу оказаться дома слишком быстро. Не хочу лежать в постели вот такой взбаламученной. Веду велосипед за рога вдоль реки.

Начинают возвращаться студенты. Последние два дня улицы закупорило от запаркованных вторым рядом “универсалов”, набитых пластиковыми молочными ящиками и одеялами. Нынче студенты разгуливают стайками прямо по проезжей части, орут что-то другим стайкам в дверях баров. Из общежитских окон плещет музыка. Тропинка вдоль реки тоже многолюдна, тут полно первокурсников, которым пока некуда деваться. Иду неспешно, тикают колеса моего велосипеда.

Миную бегунов, гуляющих и велосипедистов. Низко над самым газоном двое пижонов в головных повязках перекидываются тарелкой фрисби. Компания девушек валяется на земле и смотрит на луну, почти полную. В такое время вечера эта тропинка была когда-то целиком моей. Уже скучаю по лету.

В Шотландии до тебя буду.

Мимо меня пробегает женщина, капюшон толстовки поднят, кулаки сжаты. Успеваем встретиться взглядами. “На помощь” – вот что, кажется, говорим мы друг дружке.

За пешеходным мостом толпа редеет. Ищу стадо гусей, но их нет. Неужели на юг уже подались?

Обнаруживаются перед следующим мостом – размашистая сердитая гуща, хрюкают и фыркают, как свиньи. Они на набережной в траве у самой реки. Некоторые наполовину в воде, крылья хлопают по поверхности. Другие клюют что-то на земле. Приближаюсь, несколько голов поднимается в надежде на еду. У меня для них ничего нет, но тут идеальное место, чтобы громко спеть о дивных брегах и дивном юру, что б этот юр ни значил, вот я и запеваю. Поднимаются еще головы. Мама сказала как-то раз, что у меня чудесный голос. Я пела вместе с Оливией Ньютон-Джон⁶⁷ в машине и пыталась вытянуть из мамы эти слова. Не просто рассеянно пела. Я нарывалась на комплимент. Голос у меня – ничего особенного, но когда мать говорит тебе что-то о тебе же, даже если ты это вымогаешь, всякий раз трудно в это не верить.

Пою гусям. И чувствую ее. Не то же самое, что вспоминать ее или тосковать по ней. Я чувствую ее рядом. Не знаю, гуси ли она, или река, или небо, или луна. Не знаю, снаружи она или внутри меня, но она здесь. Чувствую ее любовь ко мне. Чувствую, как моя любовь достигает ее. Краткое, простое соприкосновение.

Допеваю песню и толкаю велосипед вверх по речному склону. Некоторые гуси наблюдают, головы торчат над остальными. Их шеи в свете луны кажутся темно-синими, полосы под подбородком – голубыми.