Писатели & любовники

Бранч – это еще и работа с Кларком, бранч-шефом. В первые мои смены с ним я думала, что он добрый, как Томас. Дал мне романеско дополнительно, как пожелала моя клиентка к своим крабовым котлетам, и без всяких жалоб заменил пережаренную вырезку. Сказал, что моя длинная шея напоминает ему Бегуна, и выкрикивал “бип-бип”⁷³, когда я заходила за своими заказами. В конце одного плохого бранча в прошлом месяце, когда я уронила бенедикт и забыла нисуаз, а тело у меня гудело, словно улей, он нашел меня в холодильнике на ящике из-под молока, а когда я встала и собралась выйти, преградил мне дорогу. Погладил по волосам и всю меня обдышал. От него несло текилой, которой он заправлял себе кофе.

– Хер ты сосешь, наверное, лучше, чем столы обслуживаешь. – Он ухмыльнулся, и я поняла, что в прошлом этот подкат у него срабатывал.

– Не-а, – сказала я. – Не лучше. – После чего поднырнула ему под руку и налегла на здоровенный рычаг – дверную ручку.

Назавтра пришла пораньше – рассказать Маркусу о случившемся.

Он рассмеялся.

– Господи, Кейси. Ты заявилась вся такая, бля, серьезная, что я решил, ты мне сейчас расскажешь, что кого-то убила. Он с тобой заигрывал. У Кларка всегда есть кому хер соснуть, уж поверь мне.

После я услышала, как они с Кларком хохочут в кухне.

С тех самых пор Кларк меня и наказывает.

Двери впихивают меня в зал. Внизу три семьи по пять человек за пятнадцать минут и две двойки наверху, Дана и Тони при этом вдвоем обслуживают одну компанию из двенадцати человек.

Фабиана подкидывает мне еще и тройку.

– Ты садистка, – шепчу я ей, проскальзывая мимо с подносом самос и “кровавых мэри”.

– Остальные всё еще в хлам после вчерашнего. Отдуваешься за команду.

Два маленьких мальчика за новой тройкой смотрят прямо на меня. Дети на бранчах страдают больше всех. Их лица можно использовать для плакатов ЮНИСЕФ. Но добраться до них я не могу. Надо отнести основные блюда на одну из моих пятерок наверху. Нам не позволено носить еду на подносах, можно только напитки – на маленьких красных лакированных. Тарелки простояли в окне под тепловой лампой достаточно долго и нагрелись, но у меня нет времени найти полотенце. Гружу четыре на одну руку и подхватываю последнюю левой, пинком открываю кухонную дверь и прямиком налетаю на одного мальчишку. Два омлета скользят по тарелкам, но замирают аккурат на краю.

– Извините, мисс, – говорит он. На нем красный галстук-бабочка и рубашка в бело-оранжевую клетку. Густые волосы зачесаны и все еще влажны. Ему шесть или, может, семь. – У моего папы день рождения. – Протягивает мне пачку наличных: – Можно я заплачу за нашу еду?

– Можно. Но после того, как я принесу ваш заказ. После того, как мы узнаем, сколько он будет стоить. – Тарелки жгут мне правую руку.

Рот у него кривится. Он выучил только эти слова. Других у него нет.

– Так. – Ставлю тарелку в левой руке на стойку официантской станции. – Приму сейчас. Если будет сдача, я тебе принесу. Но чек не дам. Годится?

Он кивает, вручает мне деньги и быстро, но зигзагами возвращается к себе за стол.

Внизу в клубном баре семья просит кетчуп, дополнительный соус “цезарь”, одного “арнолда палмера” и бокал гриджо, но, вернувшись наверх, я не в силах проскочить мимо мальчиков в галстуках-бабочках. Обхожу Мэри Хэнд – та мечет салаты на свою восьмерку – и замираю возле столика мальчишек.

Они отрываются от своих меню одновременно. Отец взгляда не вскидывает. Но знаком мне. Отец – Оскар Колтон.

– Как у вас дела? – спрашиваю я, склоняя голову к мальчишкам справа от меня и надеясь, что смогу принять у них заказ на напитки, пока мой румянец не набрал полную силу.

Обслуживать писателей – погибель моя. Несколько недель назад приходила Джейн Энн Филлипс, и лицо у меня вспыхивало всякий раз, когда я шла к ее столику. Для меня ее сборник “Черные билеты”⁷⁴ – настоящий молитвенник. Когда она и две ее подруги заказали чай, чашки дребезжали на блюдцах, пока я их расставляла. Придется попросить Мэри Хэнд, чтоб столик Оскара Колтона забрала себе.

– Хорошо, – отвечает мальчик постарше, тот, что принес мне деньги.

– Горячий шоколад, горячий кофе, горячий чай?

– Горячий шоколад? Летом? – переспрашивает мальчик помладше.

– Сейчас не лето. Сейчас осень, – говорит его брат, с нажимом выговаривая “нь”.

– Прошу прощения, – говорю я. – Я когда-то работала на лыжном курорте в Нью-Мексико, и иногда выскакивает вот это: горячий шоколад, горячий кофе, горячий чай. – Сперва румянюсь, а следом лепечу: – Могу принести холодным, если хотите.

– Никакого шоколада, – говорит Оскар, все еще не глядя, слава богу. – Мне кофе. Черный.

– А вам двоим?

Молчание. Конечно же, они хотят шоколада.

– Обоим апельсиновый сок, – бормочет Оскар, переворачивая меню, обнаруживает, что там пусто, вновь смотрит на лицевую часть, хмурится.