Писатели & любовники

Улавливаю, как они наблюдают за мной у других столиков. За одним некий гарвардский профессор, которого я уже обслуживала. Привел жену и двух внучек, и когда приношу ему громадный сандэ, он сползает в кресле вниз и делает вид, будто не достает ложкой до вершины десерта, и мы с девчонками смеемся. Ощущаю, как отец буравит меня взглядом. Он когда-то ревновал к некоторым мужчинам: к кое-каким профессиональным гольфистам, к отцу Тэры, к моему любимому преподавателю английского в старших классах.

Я наткнулась на него в аэропорту Мадрида несколько лет назад – на того учителя, мистера Така. Он познакомил меня с Фолкнером, с Кэдди, Бенджи и Квентином – в девятом классе. В десятом классе я написала для него свой первый рассказ. В баре аэропорта мы провели полтора часа. Он ждал своего рейса в Португалию, навестить учившегося там сына. Я переезжала в Барселону. Рассказала ему, что пошла в магистратуру по специальности “художественное письмо” из-за него, что пишу роман. Он сказал, что бросил читать прозу. Испортилась она, сказал. Спросил об отце. Я не знала, что ему известно. Сказала, что с отцом все хорошо, вышел на пенсию, живет во Флориде, лето проводит на Кейпе. После третьего пива он пожелал сообщить мне, что это не он сдал моего отца. Слыхал о подглядываниях, как он их назвал, но настучал не он.

– Можешь поговорить с нами немножко? – спрашивает Энн, когда я приношу их еду.

– Немножко. – Поглядываю на Маркуса. Сообщать им, что мне сделали выговор, не хочу. – У меня еще четыре столика. Но пока там, кажется, все нормально.

Жду, чтоб заговорили, раз уж им этого захотелось. Но молчат, и я спрашиваю, как у них лето.

– Хорошо, – отвечает отец середке своего бургера слабой прожарки. – Очень хорошо.

– Казалось бы, униформу они вам могли б и поярче дать, – говорит Энн.

– Тебе нравится быть официанткой? – спрашивает отец. – Все твои степени – они ради этого?

– Мне нравится розовый, – отвечает Энн, разглаживая верхнюю скатерть. – Красивый оттенок.

– Думаешь, ты зарабатываешь больше, чем Пэтти Шиэн или Анника Сёренстам?¹⁰⁰ Ты знаешь, что средний доход у профессиональной гольфистки – свыше ста тысяч долларов?

– Робби.

– Пятикратная чемпионка всеамериканского юниорского “Ролекс”, Игрок АЮАГ¹⁰¹ Года, победительница одиннадцати национальных…

– Я никогда не собиралась…

– Нет, собиралась, – говорит он, начинает вставать и только тогда осознает, где находится. – Ты ничего не знаешь, потому что сдалась. – Это узкое лицо, эти желто-зеленые глаза. Он сейчас выглядит в точности как прежде, осыпались все эти прожитые годы.

– Робби, – произносит Энн резче.

– Ты сейчас небось ни в одну лунку не попадешь.

– Небось.

– Считаешь, это весело? Весело вот так профукивать то, что у тебя было? Оказаться в итоге в таком вот месте?

“Ирис” явно не на его стороне – со всеми этими позолоченными бра, французскими дверями и отделкой красного дерева.

– Роб, – вновь говорит Энн, более открыто сигнализируя о чем-то. Но мой отец тяжко сопит и кидает куски бургера в рот.

Она вздыхает и берет меня за руку.

– Красивенькое кольцо.

Опускаю взгляд. Рука моей матери. Кольцо моей матери. Энн поглаживает сапфир у меня на пальце. Так вот зачем они приехали.

Профессор жестом просит счет. Отнимаю у Энн руку.

– Они хотят кольцо, – говорю я Гарри, проводя карточку профессора.

– Кольцо твоей матери? Вот это наглость. – Он урвал себе утку конфи, я добываю вилку и цепляю кусочек-другой себе. Нежное мясо растворяется во рту.

Рассказываю Гарри об отце, и о подсобке, и о том, как заведующий спортподготовкой не желал мне верить, когда я доложила ему о дырочках.

– Ох, Кейси. – Выглядывает из-за угла. – Вон тот сутулый дядька?

– Энн ни сном ни духом. Всё замели под ковер. Даже устроили ему небольшую отходную вечеринку с тортиком.

Приношу отцу счет. Никаких добавок кофе, никакого десертного меню или шоколадок.

– Дай Энн померить, – говорит он.

Качаю головой.

– Пусть твоя мачеха примерит кольцо моей матери.

– Я его не снимала с тех пор, как она умерла. – Я не знала, что так оно и есть, пока не произнесла. Стою достаточно далеко, чтобы ни один из них не достал меня без нехилого рывка.

– Как оно у тебя оказалось?

– Она мне его оставила.

– Наверное, это вообще единственное на всем белом свете, что она могла тебе дать, – если учесть, как она жила, Кейси, – говорит он, пытаясь придать голосу нежность. – Она же нас бросила.

– Я знаю, папа.

– Энн пришла нас спасти. Приняла нас к себе. А когда я потерял работу… – Голос у него проседает. – Мне так и не удалось ничего особенного ей предложить.

Энн берет с коленей сумочку. Я смотрю на ее пальцы, почти на каждом – по крупному камню от ее бывшего мужа. Извлекает чековую книжку.

– Сколько?

Первый ее муж был из “Дюпона”.

– Нет.

– Да ладно, – говорит отец. – Назови цену.

Постукиваю счетом о поднос.

– Двадцать девять семьдесят пять. Приятной поездки домой.

Вместо того чтобы просто оставить наличку на столе, они вручают ее Фабиане на выходе. Происходит краткий обмен репликами, мне не слышно о чем, – и вот уж их нет.

Фабиана приносит мне чаевые на подносе. Меньше десяти процентов.