Писатели за карточным столом

Другой гость — со своими маленькими круглыми глазами, с огромным носом, на самом кончике которого сидит длинная бородавка с закорючкой, и со своим отвислым подбородком — чрезвычайно похож на обыкновенного русского индюка. Третий смахивает на петуха голландского: это презлой и презадорный старичишка; брови его вздёрнуты до половины лба; верхняя губа необыкновенно длинна; над ней острый вздёрнутый острый нос похож на коромысло.

Злое, круглое, кошачье лицо дамы дополняет этот зверинец.

Сам Хрюкченко сидит за другим столом. С ним играет доктор-немец и какая-то дама средних лет.

В зале за фортепиано сидит молодая хозяйка поёт с Иваном Спиридоновичем дуэт из Лючии.

Преферанс длился уже более часа обычным порядком. Как и всегда, на несколько минут наставала тишина; изредка отрывистый спор, как порыв ветра, мчался по комнате; иногда дама, похожая на кошку, кашляла и чихала, отмахивая от себя сигарный дым, который индюк неосторожно пускал ей под нос.

Хрюкченко был в самом весёлом расположении духа. Ему было так хорошо в своём кресле, как в знойный день в прохладной купальне. В этот вечер ему везло, и он рассыпался в присказках и прибаутках, на которые был неистощим за преферансом.

— Ну-ка, батюшка, Иван Крестьянович, — говорит Хрюкченко, обращаясь к доктору, — чем-то вы нас порадуете?.. Что, привалило, злодей!.. Ну, ну… говори скорей — не томи…

— Шерв! — флегматично проговорил немец.

— Так и знал… — отвечает Хрюкченко. — Всё у него, у злодея, — и тузы, и короли… да не храбрись, почтеннейший, говорят — туз бывает пуст. Или повистовать?.. Эх, ешь волк савраску — подавись хомутом — поплетусь!

Между тем как Хрюкченко забавлял гостей вышеописанными прибаутками в зале происходило следующее: дуэт из Лючии давно уже кончился; фортепиано молчало; пятилетний сын Хрюкченко, надевший на себя фуражку Ивана Спиридоновича, шумел и резвился в комнате.

Дети вообще любят наряжаться в чужое платье.

Иван Спиридонович и г-жа Хрюкченко сидели возле фортепиано в сладком бездействии.

Г-жа Хрюкченко в самом деле не дурна. У неё очень хорошенькая талия, маленькие пухленькие ручки, свежее живое личико и глазки, такие быстрые, такие насмешливые, что в состоянии растопить чьё бы то ни было сердце.

Г-жа Хрюкченко вздыхает и по временам томно взглядывает на своего соседа, который впился в неё нежным, огненным, замирающим взором и дрожит от полноты чувств.

— Ах!.. — произнесла наконец Хрюкченко томным голосом, поднявши глаза к небу.

— Да-с!.. — отвечал Иван Спиридонович, вздохнув во всю грудь.

— Гогоша, перестань шалить, — продолжала Хрюкченко, заметив, что сын её затевает что-то над Иваном Спиридоновичем.

— Пусть его шалит, Вера Андреевна — отвечал последней с нежностью, — он такой душка…

— Но смотрите, он накладёт вам в карман всякой всячины.

— Ничего, Вера Андреевна, пусть его забавляется… поди сюда, душенька… поцелуй меня… экий милашка… весь в мамашу.

Г-жа Хрюкченко краснела и улыбалась.

Гогоша в самом деле успел привязать что-то к пуговице Ивана Спиридоновича сзади его сюртука так ловко, что страстный обожатель и не заметил этого.

— Тс… что это?.. «Ваш муж…» — заметил Иван Спиридонович.

— И… не беспокойтесь, мой муж теперь ничего не слышит… Его из-за преферанса канатами не вытянешь… Слышите, в каком он восторге?..

В самом деле, в эту минуту голос Хрюкченко господствовал в гостиной.

— Ого-го! — кричал он. — Вот привалило, так привалило! Нуте-ка, что скажете, батюшка, Иван Крестьянович?

Хрюкченко был в восторге: к нему пришло девять в червях.

— Пошёл! — отвечал немец со своей обычной флегмой.

— А, теперь то я вас урезоню — возразил Хрюкченко, изо всех сил хлопая картами по столу. — А-та-та-та, а-та-та-та…

Иван Крестьянович шёл к явной гибели. Вдруг смертная бледность покрыла лицо Хрюкченко, поток весёлости его прервался; единственный глаз запрыгал и засветился как у шакала; губы скривились; он сделал ренонс и растерял игру. Ревнивое ухо его услыхало, что в зале раздался поцелуй… поцелуй звонкий, сочный, неосторожный, который сквозь говор гостей, сквозь шелест карт и прибаутки Хрюкченко резко перенёсся по комнате.

Первое движение Хрюкченко было ужасно. Растерзанный двумя злейшими демонами — ревностью и тем, что потерял девять в червях, — он готовился одним прыжком перескочить в залу, но через мгновение переменил план и, как тигр, ступая тихо и осторожно, начал красться к дверям.

Беда грозила г-же Хрюкченко, если бы муж застал её в том положении и затем сентиментальным разговором, который мы описали; но судьба бережёт своих любимцев… в ту минуту, когда Борис Борисович был в трёх шагах от места преступления, в зверинце раздался такой ужасный крик, что, кажется, потряслись стены дома, и Иван Спиридонович с Верой Андреевной испуганные, явились в дверях гостиной.