Писательские экскурсии

В предвкушении долгожданной встречи, выстояв очередь, Леон, волнуясь и робея, вошёл внутрь пирамиды.

Огромная толпа фанатов внесла его в огромный зал, где на большой синей стене висела единственная небольшая картина.

«Что это? Это она? Не может быть!» – Леон испытал потрясение.

Картина тёмная, мрачная и… маленькая! Какое разочарование!

Прям, неожиданный удар под дых. Самый знаменитый в мире портрет, самая известная картина и такая… такая маленькая. Блёклая. Тусклая. Незначительная. Ещё и смотреть надо издалека. Подойти ближе невозможно, надёжные ограждения не подпускают толпы туристов. Фанаты, стремящиеся к ней, натыкаются на преграду, как морские волны на плотину, и замирают в давке.

«Как, как эта маленькая, невзрачная картина могла стать величайшим в мире произведением искусства? – думал Леон. – Как? Её почти не видно, очень далеко, под толстой стеклянной бронёй невозможно почувствовать её дыхание».

Леон, работая плечами и локтями, с трудом протиснулся сквозь плотные ряды человеческих тел поближе к перилам ограждения. Всё равно плохо видно. Ещё эти любители делать селфи со своими смартфонами. Толкаются. Загораживают обзор. Очень сложно разглядеть.

А он так ждал этой встречи! Так мечтал о ней! И вот вдали едва просвечивает через пуленепробиваемое стекло тёмный женский портрет.

«Неужели это она сводит с ума человечество уже пятьсот лет? В чём прикол? – Леон ничего не понимал. – Где восторг, потрясение? Где всё то, что я ожидал, предвкушал?»

Леон вглядывался в картину, силясь понять, что же в ней такого. Вроде ничего особенного, но почему-то на неё хотелось смотреть и смотреть. Невозможно оторвать глаз.

Внезапно что-то неуловимо изменилось. Парень ощутил сильное притяжение со стороны картины. Возник искрящийся волшебный магнетизм.

Синие стены зала надвинулись на Леона. Воздух сгустился. Звуки стихли. Разговоры, шарканье ног, толпы посетителей – всё исчезло.

Картина стала как будто больше, краски ярче. Она приближалась к Леону. Из её мрачной глубины заструился поток призрачного света, который обволок парня, как коконом. Они стали одним целым: Леон и картина.

«Вот она! Наконец-то!» – мысленно крикнул Леон и, трепеща, протянул руки к портрету, слегка коснулся потрескавшейся от времени краски. Кончики пальцев пробежали по бархату платья, которое оказалось не тёмно-коричневым, как виделось издалека, а красным, по пышным рукавам, по тёмной накидке. Всё в картине так гармонично, так удивительно: пропорции, тени. При этом женщина на картине не была красавицей, в ней присутствовала едва заметная неправильность, которая придавала особое очарование и загадочность. Неотрывно следящий влажный взгляд её светло-каштановых глаз завораживал. Лёгкая прозрачная вуаль сливалась с волнистыми прядями волос.

Уходящий вдаль пейзаж со снежными причудливыми горами и извилистыми водными потоками оказался вовсе не бледным, а буйствовал яркими голубыми, синими и зелёными красками. В ландшафте угадывались головы животных. Да их тут целый зверинец! Среди причудливых скал притаился гордый лев, подстерегающий добычу, гримасничала обезьяна, буйвол косил синими глазами, и крокодил прятался за холмом. Они тоже оживали.

Дымка и туман, что окутывали лицо и фигуру женщины, развеялись. Тонкая сеточка трещин на картине расправилась. Лицо стало моложе и теплее. Оно излучало ум и волю. В нём появилось неуловимое движение. Ухмылка тонких извилистых губ задрожала, они набухли, как для поцелуя, налились соками. Лёгкие, едва заметные тени около приподнятых вверх уголков губ углубились. Ещё чуть-чуть, и улыбка затопит одухотворённое лицо. На щёки легли синие тени от ресниц.

«Кто сказал, что у неё нет ресниц? Есть! – удивился Леон, – и брови тоже есть, вот они изгибаются тонкой аркой».

Он вглядывался в каждый миллиметр картины, в каждый мазок.

«Боже, это лицо! Эти губы! Они живые! Их створки сейчас разомкнутся и она заговорит», – едва дыша, подумал Леон.

Его бросило в жар. Он, как под гипнозом, приблизил свои губы к её и ощутил тонкий аромат пачули и мандарина. Она дышала, дышала! Упругая небольшая грудь мерно приподнималась. Леон коснулся тёплой кожи над вырезом платья и почувствовал, как сквозь пальцы в месте прикосновения по каплям из него вытекает энергия, как воздух из сдувшегося шарика. Чувственный рот Моны Лизы извивался, словно опасная змея. Картина втягивала Леона внутрь себя. Силы его покидали. Он осознал, что, если немедленно не выпутается из сжимающего кокона, то растворится в картине без остатка.

«Эта картина – вампир! Я погибаю», – промелькнуло в угасающем сознании.

Последнее, что он расслышал, это шелестящий шёпот:

«Освободи меня, освободи…, я пять веков взаперти… взаперти… одиночество среди толпы… толпы… помоги…».

Леон очнулся. Сознание встряхнуло от накатившего многоголосого шума, резких толчков и крика:

– Что застыл?! Дай другим подойти! – раздался над ухом визгливый голос, – встал как истукан. Один тут, что ли?