Долго ломала голову, как перевести «The freaks». Плохо я знаю родной язык! Самое близкое, до чего додумалась — «ошибки природы», но оно там не очень хорошо вписывается. Гады? Ироды? Пока поставила относительно нейтральное «мерзавцы».
А вообще, к этим статьям нужно было сделать вступление переводчика: «делай не как я, делай правильно». Батчер говорит умные вещи, я, в целом, с ним согласна. (Кроме тех деталей, по которым не согласна совсем.)
Первое и третье лицо, например. Похоже, что автор «Досье Дрездена» считает повествование от третьего лица (и с сточки зрения нескольких сменяющих друг друга репортеров), чуть ли не вершиной литературного мастерства. Меня же оно, порой, изрядно раздражает. Только ты увлечешься рассказом, только начнешь сопереживать герою… Бух! Конец отрывка. Другой репортер, другие события, другая сюжетная линия. Это уже не просто подножка в повествовании, из пресловутого «пространства текста» тебя вышибают пинком. И предлагают заходить в одну и ту же реку заново, да ещё, быть может, в месте, которое тебе не нравится, с персонажем, который совершенно не интересен. У меня в таких случаях возникает стойкое желание перелистать несколько страниц и найти следующую главу с понравившимся репортером. А может, просто закрыть книгу, и больше не мучиться. (кхе-кхе Мартин кхе-кхе).
В своих книгах, если нужно показать другую точку зрения, я обычно ввожу дополнительного репортера в прологах или эпилогах (при этом не особо волнуясь, что основное повествование идет от первого лица). Если и обращаюсь к третьему лицу, то не для введения дополнительных точек зрения, а чтобы эмоционально дистанцироваться от главного героя.
А ещё я ловлю себя на том, что порой смешиваю лица повествования даже не в одной сцене — в одном абзаце. Идет рассказ с точки зрения героя: «он увидел, он решил». Вдруг на пару предложений просыпается всезнающий автор, информирует читателя о каких-то неизвестных фактах. Потом поток сознания героя, его не обремененная кавычками мысленная речь. Потом снова третье лицо.
Я подобные скачки даже не отслеживаю, они кажутся естественными — и в собственном тексте, и в произведениях других авторов. Пока не придет кто-нибудь умный и опытный, и не отвесит подзатыльник: «Так ты получаешь недостатки и первого, и третьего лиц, но не приобретаешь ни одного из их преимуществ!», — могу проблемы просто не замечать. А повествование меж тем утяжеляется. Теряет скорость, ритм и прозрачность.