Пиши рьяно, редактируй резво

– У Гайто нет архитектуры, у него – музыка, неземная. У Леонова – да, сложнейшие конструкции, которыми он с аномальным мастерством управляет. «Дорога на океан» – гениальный роман. Сейчас мало кто так работает. Даже читателя достойного на эту книгу днем с огнем не найти.

– Как многоголосье Достоевского, да. А сейчас так никто не пишет, потому что не умеют? Не хотят учиться? Почему?

– У нас есть гениальные писатели. Александр Терехов работает так, как вообще никому не снилось. А многие, да, мелко ходят и думают о себе больше, чем о том, что больше всех нас. А Достоевский вообще о себе не думал. Его – как тварного тела – в его текстах вообще нет. Даже когда он пишет от первого лица.

– Тема произведения появляется в каждом опубликованном современными писателями тексте или сейчас это необязательный «композиционный элемент»?

– А разве бывают тексты без темы? У любого текста есть тема. Даже «я сейчас сяду и напишу вам всем» – тоже тема.

– Чему писатель должен учиться? И главное – как?

– Жить нужно. Жить жизнью своей земли и своей огромной родни. А писательство приложится. Точкой отсчета должно быть что-то, что находится очень далеко от автора.

– Почему сейчас так много дилетантов в литературе?

– Их всегда было много. Сейчас даже поменьше. Во главе процесса – безусловные профи: Водолазкин, Крусанов, Варламов. Все мастера.

– Не буду называть имен, но вы сказали, что один довольно известный писатель – «это ничто». Дайте, пожалуйста, свое определение – кто такой настоящий писатель.

– Нет определения. Акунин плохой писатель для читателей со средним вкусом. Хотя рассказчик историй – нормальный. Средний бойкий беллетрист начала XX века. Тогда таких много было. Со временем это станет очевидно всем. Определять это не обязательно.

– Вы в открытую высказываетесь о творчестве других писателей, не боясь, что они обидятся. Почему?

– Люди боятся говорить от слабости. Они осознают, что их место в литературе – маленькое, и боятся его еще больше уменьшить. А у меня свое место в литературе, и я ничего не боюсь говорить. Ни про войну, ни про мир, ни про коллег, ни про их национальность, ни про их пол или бесполость. Я пришел в мир не для того, чтоб всю жизнь скрывать что-то для меня очевидное.

– Где граница между литературой и мусором?

– У вас в голове.

– Ваши слова: «Только производя мусор, писатель становится независим материально». Если я не ошибаюсь, еще Стейнбек сказал, что колоссальными тиражами продается либо бульварный мусор, либо гениальная литература. А так называемые крепкие середняки страдают. У вас есть объяснение вот этого разброса читателя по полюсам?

– А в России это перестало работать. Серьезные писатели давно обыгрывают любые дамские романы, детективы и эротику. Возглавляют списки продаж книжки того же Евгения Водолазкина. Я уважаю нашего читателя, он очень умный.

– Тогда чем объясняется возрастающий интерес аудитории к «интеллектуальной прозе»?

– Небо стало ближе.

– В какой момент писатель становится писателем?

– В момент зачатия.

– «Для меня самое главное происходит в области языка». То есть вы поклонник, как говорит Ольга Славникова, «логоцентричной» литературы?

– Если угодно, да.

– Вы написали о дебюте Самсонова: «Давно такого не было: я ходил потрясенный и всем про него говорил». Чем он вас так потряс? И как вы оцениваете то, что он пишет сейчас?

– Я не читал его последних книг. Некогда. Потом прочитаю и скажу. Но «Аномалия Камлаева» такое же чудо, как «Язычник». Но это не дебют. Его дебют – роман «Ноги» про футболиста, очень средний. Но мой сын, увлекающийся футболом, его прочитал. Я все книги Самсонова покупаю. Просто в благодарность за «Аномалию…».