Пиши рьяно, редактируй резво

– Прочесть 55 томов, написанных Лениным, – волевое решение. Как развить в себе такую волю?

– Да какая там воля, смеетесь? Просто упрямство, ослиное.

– Вы признавались, что роман увидел свет только по одной причине: был установлен дедлайн. Это правда?

– Конечно, правда. Я мог писать его и десять лет, и пятнадцать, до смерти. Просто понимал, что если книга – а это просто еще одна, стомиллионная по счету биография Ленина – не выйдет в 17-м, то никому не будет нужна.

– А помните ли вы, как начиналась работа над книгой?

– Я сто раз рассказывал (и это правда), как на меня выползла на Капри змея из памятника Ленину – будто из черепа коня вещего Олега. И я понял, что это знак: надо писать. И у меня основной файл, в который я писал все, что казалось мне важным про Ленина, называется «КаприЛенинЗмеяВыползла». Он создан летом 2012-го – и до сих пор обновляется, он огромный, мегачерновик такой.

– Нет ли у вас и правда ощущения бреда – ну как же, трачу лучшие годы на изучение трудов Владимира Ильича?

– Меня, честно говоря, подташнивает уже – не от Ленина самого, а от всех этих подсчетов. Мне бы не хотелось оставаться автором одной книги, у меня в голове сейчас уже не Ленин, а, условно говоря, майянские пирамиды и «Гулливер» – правда ли, что это анти-Евангелие XVIII века… Это, конечно, сумасшествие в чистом виде – но по крайней мере каждый раз новое. Тут штука в том, что они, все эти странные картины мира, не отменяют друг друга, а, наоборот, дополняют – просто возникает как бы новый слой всякий раз. Кстати, между Лениным и Фоменко есть прямая связь – Ленин распорядился издать «Христа» народовольца Морозова, который усомнился в традиционной хронологии. А это, собственно, один из предшественников Фоменко.

– Фредерик Бегбедер назвал писательство своего рода недугом, «эдаким странным вирусом, который отделяет автора от других людей и побуждает его совершать бессмысленные поступки». Насколько вы поражены этим «недугом», отделены от общества, в котором живете и для которого пишете?

– Абсолютно отделен, я вообще социофоб и всю жизнь прожил сам по себе. Я один часто хожу в кино, и один путешествую, и алкоголь употребляю, и мне так нравится. Ну да, может, вся эта деятельность бессмысленная, но этот вирус точно не заразен, на мне он и заканчивается. Я понятия не имею, кто читает, например, «Ленина», и я всегда публично говорю, что это скучная, занудная, местами непролазная книга, там страниц пятьдесят про Второй съезд РСДРП – кому вообще, кроме меня, это может быть интересно? Загадка.

– Остается ли у вас время на жизнь вне литературы? Есть ли потребность жить вне литературы?

– Есть, есть. Просто из-за «литературы» все остальное – которое как раз «вне-литературы» – разваливается. Ну да это пустой разговор.

– На церемонии вручения премии вы сказали, что прекрасно понимали, в какой весовой категории выступили. Что привело вас к победе?

– Конечно, понимал. Все, кто там были, – большие писатели, великие. И я был уверен, что ничего мне там не светит. Да сколько уже можно про «Ленина» – книжка своей жизнью теперь живет, я это не контролирую.

– Как премия повлияла на ваше представление о себе как о писателе? Многое поменялось?

– Вообще ничего. И потом, я знаком с несколькими лауреатами «Большой книги» – по-моему, все они остались точно такими же. Это же все условности, всем про всех все известно – кто чего может написать, кто написал хорошо, а кто туфту. Тут же штука не в премии и даже не в том, что ты «не можешь не писать». Туфту мне и до премии стыдно было писать, и после.

– Для того, чтобы оживить историческую фигуру, обязательно ли пытаться как-то приблизить ее к современности, актуализировать, что ли?