Письма

Пока тянется это дело, Нинон старается добыть кубинские визы для своей старейшей черновицкой подруги с сыном и его женой. Мы не хотим соединять это второе дело с первым, куда более важным для нас, но хотим спросить Вас, считаете ли Вы, что мы могли бы с видами на успех ходатайствовать о проезде через Швейцарию с остановкой лишь на 5–6 дней и этих трех лиц.

Моя жена сейчас в Цюрихе, у Г.К. Бодмера, Беренгассе, 22. Но с четырех часов они почти каждый день находятся у меня в Веренахофе.

Все расходы я, конечно, тотчас же возмещу.

Addio, да не оставит Бог это письмо. Очень не хочется мне обременять Вас, но другого пути не оказалось.

Вилю Эйзенману

[прибл. ноябрь/декабрь 1941]

Дорогой господин Эйзенман!

[…] Ваши слова об «аскетах» и творцах, которых Вы противопоставляете им, я прочел с истинным удовольствием и одобрением, не забывая, однако, что, конечно, противоположное мнение могло бы быть столь же верным и иметь такие же основания. Когда Вы говорите о художниках, Вы разбираетесь в своем предмете прекрасно и стоите на твердой почве. Вашу хвалу творцам произведений искусства я как нельзя более одобряю. Но я немного сомневаюсь в том, что Вы способны вполне проникнуть мыслью в настоящую религиозную жизнь. Она резко и в корне отличается от жизни нерелигиозной. Соотношение с Богом каждого шага жизни, сосредоточение всей жизни вокруг Бога создает совершенно другой образ мира, чем наш светский взгляд. При этом социальный момент, сострадание при виде нужды и несправедливости, отнюдь не стоит на первом месте; религиозной жизни без сострадания и готовности помочь, конечно, нет, но главенство этой социальной нужды необязательно и порождается отчасти духом времени, а значит модой.

Не совсем ясно мне, что Вы подразумеваете под «аскетами». Аскеза как самоцель может быть прекрасна, героична и великолепна, как всякое чрезвычайное напряжение, но, например, в монашеско-христианской жизни она лишь изредка играет эту роль самоцели, и поэтому европейское монашество никак нельзя считать чем-то диаметрально противоположным культуре и артистичности. Наоборот: в течение всего средневековья, с VI века и святого Бенедикта, большинство монастырей были не только местами аскезы и отрешенности от мира, но родиной для всякой культуры, всякой учености, всякой музыки, школьного дела, ухода за больными и помощи бедным.

Однако пора кончить письмо. Моя жена тоже охотно написала бы несколько слов, но она страшно занята, почта у нее – как у всемирно знаменитого тенора, и каждую минуту долгие телефонные разговоры и обмен телеграммами – надо надеяться, все это в конце концов даст хоть какой-нибудь результат и действительно удастся что-нибудь сделать для ее родственников. Если бы нынешний Франциск пожелал как можно теснее связать себя со всеми человеческими бедами в мире, ему следовало бы жениться на черновицкой еврейке.

Невестке Изе Гессе-Рабинович

Баден [декабрь 1941]

Дорогая Иза!

Большое спасибо за привет и приложение – очаровательную статью Вашей матери.

Что касается имени ребенка, то я не хочу вмешиваться, но все-таки хочу напомнить, что ветхозаветные имена, как Давид и т. п., могут сегодня осложнить и затруднить жизнь ребенку. Антисемитская волна еще отнюдь не схлынула, она еще будет все больше подниматься в Швейцарии.

Есть, правда, забавным образом, и противоположные случаи, когда имя с еврейским звучанием приносило пользу нееврею. Я по крайней мере знал одного эмигранта, у которого не было ни капли еврейской крови, но его звали Давид, и он долгое время получал поддержку от одной еврейской кассы взаимопомощи. […]

Сердечный привет, и Вашим родителям тоже!

Петеру Зуркампу

Монтаньола, 17.12.1941

Дорогой господин Зуркамп!

Еще раз хочу горячо поблагодарить Вас за Ваш приезд; и правда, пора было обсудить наконец снова наши дела. Надеюсь, Вы чувствуете себя хорошо и вернулись не переутомленным.

По вопросу моего швейцарского гражданства, на который я, кстати, уже много лет назад ответил издательству, я обещал дать Вам письменное разъяснение, вот оно.

Родители моего отца, родившегося в Эстонии, были русские подданные, но по крови и языку – прибалтийские немцы. Из родителей моей матери-отец был вюртембержец, мать – швейцарка (кантон Невшатель).

Мой отец с 1880 по 1886 год жил в Базеле. В этот период, собираясь остаться там навсегда и не очень, как все прибалтийские немцы, ценя свое русское подданство, он получил права гражданства в Базеле, с тех пор мы, его дети, швейцарцы и базельцы. Году в 1886-м отца перевели из Базеля в Кальв в Вюртемберге, и поскольку благодаря швабскому деду была тесная связь с Вюртембергом и его школами, а мне предстояло держать экзамен для поступления в тамошнюю богословскую семинарию, то (кажется, в 1890 или 1891 году) я натурализовался в Вюртемберге, став, следовательно, германским подданным, тогда как остальные члены семьи сохранили швейцарское гражданство.