Письма

Поразительные вещи произрастают на земле. На днях я узнал о кончине одного друга, о котором уже тревожился и чьи заботы раньше часто делил. Он был еврей, состоятельный, родом из Судетской области. В 1914 году он пошел на войну элегантным австрийским лейтенантом, попал в плен, провел несколько лет в Сибири, пришел оттуда пешком в Чехию, позднее вступил во владение небольшой фабрикой отца, был в товарищеских отношениях со своими рабочими, частью обращавшимися к нему на «ты», очень долго оставался холост, разбирался в индийской и каббалистической литературе, много лет переписывался со мной, неоднократно приезжал, к нам сюда, один раз с дамой, на которой вскоре женился. Только он женился, как стал замечать, что Судеты скоро перейдут в Германию, он покинул родные места и уехал в Прагу. Родина его и вправду отошла к немцам, за свою фабрику он не получил ни гроша. В Праге он жил сперва на широкую ногу, потом все скромнее, под конец в полной нищете, а когда Прага оказалась в немецких руках, упорно, но с самообладанием и терпеливо старался спастись, то есть получить разрешение на въезд в какую-либо страну мира. О фешенебельных странах давно уже не могло быть и речи, они, как наша, герметически замкнулись или требовали огромной взятки за визу; поэтому делались попытки с Перу, Боливией, Шанхаем и т. д. и т. д., но нигде ничего не удавалось. Наконец, полгода назад он доверил себя и жену пароходу с еврейскими беженцами, отправлявшемуся по Дунаю через Румынию в Палестину. С этой ужасной дороги, длившейся при голоде, мученьях и строжайшей охране много недель, я получил несколько последних строк непосредственно от него – с кое-какими поручениями, которые я по возможности выполнил. Потом ничего не приходило, а теперь я узнал завершение этой истории. Пароход действительно пришел в Хайфу, но людей (не знаю, на пароходе или в бараках) не выпускали, а держали под полицейским надзором. И однажды их забросали бомбами летчики, и бедствие сотен полуживых от голода людей пришло к своему концу. Труп его жены будто бы не могли опознать, а труп моего друга не найден.

Мы оба лежали с простудой, теперь я каждый день ненадолго встаю.

Addio, привет от твоего

Рудольфу Якобу Хумму

[конец октября 1941]

Дорогой господин Хумм!

[…] Позавчера со мной случилась маленькая незадача, вернее, большая глупость. Дело было незадолго до предвечернего чая, к чаю ждали двух гостей, поэтому я несколько раньше вернулся из сада, помылся и сел в мастерской чуть-чуть отдохнуть. Кстати, как всегда с начала осени, у меня довольно сильно болели пальцы рук и ног. Тут меня вспугнул какой-то чужой голос: кто-то украдкой обогнул дом и очутился перед открытой дверью моей мастерской. Это был молодой человек, впрочем, уже не совсем молодой, по типу и по одежде вылитый немецкий турист-«вандерфогель», одетый во все коричневое, цвета натуральной кожи со смесью показной бедности, кокетства и пристрастия к художественным промыслам. Он бродил по этим местам, говорил на литературном немецком языке и пришел, чтобы поблагодарить меня за мои книги. Поскольку говорил он литературно, имел очень немецкий вид, поскольку он, как то свойственно его братии, пробрался к дому задами и захватил меня в моих укромных покоях врасплох (подозревая, вероятно, что у парадного могут быть слуги и возникнут препятствия), я разозлился и сказал ему, что людей его нации я в дом не пускаю, а когда он с улыбкой стал разглагольствовать о любви к людям, не смеющей проклинать целые нации и т. п., я разозлился еще больше и буквально заорал на него, отчего, когда пришли настоящие, званые гости, был совершенно без сил и до сих пор еще не вполне отделался от скверного настроения.

Мой издатель, обещавший приехать в середине сентября, так и не появлялся, а поскольку никаких известий от него нет, я полагаю, что за его почтой снова следят и поэтому он за границу не пишет.

У «Мондадори» должна была выйти итальянская «Росхальде». Но недавно издательство поручило какому-то человеку, приехавшему в Швейцарию, передать мне по телефону: они справлялись в Риме, как относятся ко мне в Германии, и узнали, что я принадлежу к авторам хоть и не запрещенным, но нежелательным, и при таких обстоятельствах они, конечно, не могут издавать мои книги.

«Степной волк» выйдет, наверно, на днях. Статья о нем в журнале книжной гильдии отнюдь не попадает в яблочко, но я сам виноват, это я порекомендовал автора.

Addio, привет Вам и Вашим от

Францу Ксаверу Мюнцелю

[осень 1941]

Дорогой господин Мюнцель!

Большое спасибо! Деньги за посылку я одновременно перевожу по почте.