Письма

Моя вера, т. е. мой образ человека и мира, не поколеблена и подавно не уничтожена, только я очень устал и был бы рад поскорее проститься.

Добрые пожелания и привет Вам от Вашего

Френи Келлер

[август 1945]

Дорогая фрейлейн!

Я старый человек, и каждодневная почта моя слишком велика, чтобы ответить Вам достаточно подробно. Удовлетворитесь немногим и статьей, которую прилагаю и прошу вернуть мне.

У поэтов, как и у всех художников, первое условие – талант, то есть недюжинное владение языком и чувство языка. Но к таланту нужен еще характер, то, что Вы называете «прилежанием», усердный труд. Процесс создания стихотворения начинается большей частью с наития, с того, что сперва появляется либо какая-то мысль, какой-то внутренний образ, либо какие-то слова, это идея, это самое важное. Лишь потом, разрабатывая и контролируя записанное, работаешь сознательно и по правилам. У музыкантов, например, часто бывает так, что появляется какая-то музыкальная идея, зафиксировать которую нотами кажется почти невозможным и к которой они потом должны подступиться с помощью правил.

Вы, следовательно, почувствовали совершенно верно: одним прилежанием произведение искусства создать нельзя. С другой стороны, именно тем и отличается дилетант от художника, что дилетант обычно уже довольствуется первой идеей и чурается языковой и ритмической ее разработки. Настоящему художнику, наоборот, доставляет радость как можно более совершенное исполнение своей работы, даже если ее приходится много раз исправлять.

В статье, которую прошу вернуть, я несколько лет назад в письме к одному из своих сыновей написал кое-что об этом виде работы; может быть, кое-что Вам пригодится.

Гюнтеру Фридриху

31.8.1945

Дорогой Гюнтер!

Сегодня пришло твое письмо от 11 августа – одновременно с известием, что в Берне у меня родилось шестое внучатое дитя, первый ребенок моего сына Мартина, девочка.

В своем замечании, что к приходу Гитлера Австрия была почти сплошь нацистской, ты, конечно, отчасти прав. Однако в последний час бедный Шушниг предложил тогда провести референдум по этому вопросу, а Гитлер это отверг и предпочел вторгнуться силой, что вряд ли сделал бы, если бы была полная уверенность в восьмидесяти процентах. Такие оценки всегда обманчивы. В свое время считалось, что Германия на 80–90 процентов с нацистами, а сегодня каждый от них открещивается. Когда в деревне дебоширы поднимают шум, двадцать человек могут создать впечатление, что орет вся деревня.

Я уже трижды пробовал послать твоей матери известие о тебе и твой адрес, но неизвестно, когда она получит их и получит ли, это зависит от случая, почтового сообщения с Германией нет. Время от времени доходит какой-нибудь скупой привет оттуда – через Красный Крест или через случайных путников. Жив ли мой берлинский издатель, не знаю; он долго был узником гестапо.

Желаю тебе, чтобы не нужно было запасаться терпеньем надолго!

Томасу Манну

Баден близ Цюриха, 15 декабря 1945

Дорогой господин Томас Манн!

Под конец своего лечения в Бадене, за несколько дней до возвращения домой, я получил Ваше письмо, в котором Вы высказываетесь по поводу истории с капитаном Хабе-Бекеши и которое просто своим хорошим настроением и милой прихотливостью интонации подействовало на меня благотворно, доставило мне удовольствие и радость. В мире все сейчас так нетонко, так грубо, примитивно и голо, что настоящее письмо от настоящего человека, написанное настоящим языком, – это редкость и драгоценность. И еще приятно было узнать, что моя книга «По следам снов» благополучно дошла до Вас: это тоже удача.

Моя позиция по отношению к нахальному письму этого пресс-офицера состояла в молчании, но, к сожалению, из-за одной бестактности дело это попало в швейцарскую печать, и мне пришлось дать отбой честным усилиям прессы просветить американцев и обелить меня, ибо я, естественно, не испытывал ни малейшего желания оправдываться перед ложными авторитетами и просить о реабилитации. Ну, это уже в прошлом.

Немецкие отклики на Ваше письмо к Моло немного коснулись и меня; некоторые редакции и частные лица сообщили мне, что теперь они знают, чего можно ждать от этого Т. Манна и от меня; и если какое-то время казалось, что слишком уж быстро и жадно призывают нас в братья и товарищи, то теперь все стало на места, что мне очень приятно. Исключение составил город Констанц. Там почти 20 лет назад, к моему пятидесятилетию, назвали моим именем какую-то улочку, но через несколько лет табличку поспешно сняли и заменили название другим, а сейчас в ходе дешевой очистительной кампании муниципалитет вспомнил давние времена и повесил прежнюю табличку. Впору бы посмеяться над тем, какие у людей заботы сегодня, но, к сожалению, сейчас не до смеха, ибо за всеми этими глупостями и неловкостями стоит чудовищная, животная, элементарная нужда, такая нищета, что каждый, у кого еще есть в Германии родные и близкие, просыпается иногда по ночам от кошмаров.