Письма

В "Весах" меня назвали эстетическим нигилистом {2} - это неточно, т. к. я ничего не отрицаю. Но, действительно - для меня нет большего удовольствия, как увидеть иллюзорность вчерашнего верования... Книгу мою назвали также беглыми заметками {3} - против этого я решительно протестую. Я дорожу печатным, да и вообще словом... и много работаю над каждой строкой своих писаний. Я уверен, что Вас не обманет манера моего письма... Наконец, упрек "Весов" в том, что я будто подражал Мережковскому {4} - неоснователен. Мережковский очень почтенный писатель, высокодаровитый, но я никогда сознательно не пил из чужого стакана... Еще хоть бы сказали Уайльда, - тот в самом деле когда-то меня сильно захватил, пока я не увидел, что он просто боится черта и через Гюисманса и messe noir {Черную мессу (фр.).} пробирался только к исповедальной будке {5}. Эх... бумаги мало... А жаль.

Искренне Вам преданный И. Анненский.

Р. S. Я бросил псевдоним "Ник. Т-о" {6}.

Е. М. МУХИНОЙ

Се 27. Х 1906

Pscow {*}

Apres une nuit tres tourmentee, dans le desespoir d'une vilaine chambre d'hotel que bienfait, oh ma blanche consolatrice, que quelque pages de Vous en ceschers caracteres remains si... effaces... si lointains...

Toute la journee a ma triste besogne l'e ne pensais qu a vous ecrire. Il fait? deja sombre mais mon premier moment libre vous appartient.

Changeons de decor, voulez vous? Abolissons le miences abominables. lits d'auberge le tas de pommes sous ma table... et la moisissure de ce mur qui me barre la vue et qui m'enleve les yeux enrhumes de ce vieil ivrogne que les. grecs ont si delicatement surnomme Ouranos (Ciel). Abolissons meme le votre sfe elegant... Bast... Je brise ce cadre, si charmeur pourtant. Un'ya ni vous, ni moi... Il уa la mer... Noire pour etre d'azur et legerement duvetee d'ecume... Il уa le soleil si definitivement, si grossierement rond, fatigue, rougeatre, presque bronze tout pres de l'horizоn. La journee a ete tropicale... Voyes vous. encore se dessiner la haut ce pale substitut du souverain agonisant, cette lunesi jaune et si vaguement ronde - on dirait une tranche de melon sur une assiette devenue bleue pour etre trop abondamment lavee... Et encore ce tas debailments palais, masures, eglises et prisons - mais qui sont pour le moment tous cachots fraichement blanchis a la chaux, mornes et aveugles et dardant leurs prunelles etrangement dilatees vers Ie ciel mourant-spectre effraye par un autre...

Au balcon il уa un malade et il se laisse doucement bercer par la fralche harmonie du soir... oh... Il la voudrait... oui... se laisser bercer... Mais il уa un regret et il уa un reproche qui ne veulent pas de repos... Et ils n'obeissent pas, ces vilaines betes au rythme de tout ce qui meurt si splendidement et qui se tait en mourant. .. Mais ils font des grimaces et n'osant pas crier ils s'amusent a donner des piqures au coeur du convalescent... et il dit lui meme; pour ces vilaines betes... "Le reve n'a rien a evoquer... rien a evoquer..."

I. A.

{* 27.X 1906. Псков

После ночи, очень беспокойной, среди безнадежности гадкой гостиничной комнаты какое благодеяние, о моя светлая утешительница, - эти несколько страниц от Вас, с их милыми латинскими буквами, такими блеклыми... такими отдаленными...

Весь день, занимаясь моим скучным делом, я думал только о том, чтобы Вам написать. Уже стемнело, но моя первая свободная минута принадлежит Вам.

Переменим обстановку, хотите? Упраздним мою - эти отвратительные трактирные кровати, груду яблок под моим столом... и плесень стены, загораживающей мне вид, заслоняющей воспаленные глаза старого пьяницы, которого греки так деликатно назвали Ураном (Небом). Упраздним даже Вашу обстановку, столь элегантную... Довольно... Я ломаю эту раму, несмотря на всю ее прелесть. Нет ни Вас, ни меня... Только море... Черное в своей лазурности, в легком пуху пены. Солнце законченно, грубо круглое, утомленное, красноватое, почти бронзовое - у самого горизонта; день был тропический... Все ли еще Вы видите, как вырисовывается в вышине бледный заменитель агонизирующего владыки, луна, такая желтая и расплывчато круглая - будто ломоть дыни на тарелке, посиневшей от слишком усердного мытья... И еще эта груда строений - дворцы, лачуги, церкви э тюрьмы, - но сейчас это все темницы, свежевыбеленные известью, мрачные и слепые, вперившие свои странно расширенные зрачки в умирающее небо - призраки, испуганные другим призраком...

На балконе больной, он убаюкан прохладной гармонией вечера... О... он хотел бы... да... дать себя убаюкать... Но есть упрек и есть сожаления, которые не ищут покоя... И эти мерзкие звери не покоряются ритму того, что так торжественно умирает и, умирая, безмолвствует... Они кривляются и, не смея кричать, забавляются уколами в сердце выздоравливающего... И эти мерзкие звери говорят его устами: "Нет в прошлом ничего, что могла бы вернуть мечта... Ничего, что могла бы вернуть...".

И. А. (фр.).

E. M. МУХИНОЙ

14. XII 1906

Ц С

Дорогая Екатерина Максимовна,