Письма

В последнее время немало сказано и написано об отрицательном воздействии тюрьмы на детскую душу. И это вполне справедливо. Тюремная жизнь портит ребенка. Но порча эта исходит не от заключенных. Она исходит от исправительной системы в целом — от начальника тюрьмы, от капеллана, от надзирателей, от одиночной камеры, от изоляции, от скверной пищи, от параграфов тюремного устава, от дисциплинарных требований — от всего уклада жизни. Делается все возможное, чтобы ребенок даже на глаза не мог попасться кому-либо из заключенных старше шестнадцати лет. В часовне дети сидят за особой занавеской, на прогулку их выводят в тесные и мрачные дворы — иногда во двор, где дробят камень, иногда на задворки мельниц, — лишь бы только они не встретились с кем-нибудь постарше из отбывающих срок. А между тем в тюрьме именно заключенные являются единственным подлинным источником человечности. Их приветливость в столь тяжких условиях, сочувствие ближнему, смирение, доброта, улыбки, которыми они одаривают друг друга, — все это совершенно удивительно, и я очень многим обязан их урокам. Я не утверждаю, что детей ни в коем случае нельзя отгораживать занавеской в часовне или что им непременно следует гулять в одном из углов общего двора. Я только указываю на то, что отнюдь не заключенные оказывают на детей вредное влияние, а сама «исправительная» система, и только она. Спросите в Редингской тюрьме любого — он с радостью согласился бы отбыть наказание за этих троих малышей. Последний раз я видел их во вторник, на следующий день после их прибытия. В половине двенадцатого меня и еще дюжину заключенных вывели на прогулку, и тут мимо нас прошли эти дети, сопровождаемые надзирателем — они возвращались со двора, где дробят камень, чрезвычайно сырого и мрачного. В глазах моих взрослых сотоварищей я прочитал огромную жалость и сочувствие. Ведь заключенные, в большинстве своем, чрезвычайно добры и отзывчивы друг к другу. Страдание и общность в страдании смягчает сердца, и день за днем, топча тюремный двор, я с радостью и успокоением ощущал, то, что Карлейль где-то назвал «тихим завораживающим ритмом человеческой близости». Здесь, как и везде, филантропы и подобная им публика становятся в тупик. Не заключенные нуждаются в исправлении, а тюрьмы.

Безусловно, ребенка до четырнадцати лет вообще не следует посылать в тюрьму. Это нелепость, которая, как многие нелепости, имеет последствия вполне трагические. Если уж никак нельзя обойтись без тюрьмы, днем дети должны находиться в мастерской или классной комнате под присмотром надзирателя. Ночь пусть проводят в общей спальне под опекой ночного дежурного. Гулять им нужно не менее трех часов в день. Мрачная, душная, зловонная тюремная камера — это ужас для ребенка, да и для взрослого, разумеется, тоже. В тюрьме постоянно дышишь спертым воздухом. Детский рацион должны составлять чай, хлеб с маслом и суп. Суп в тюрьме бывает весьма доброкачественный и полезный для здоровья. Палата общин может решить судьбу детей в полчаса. Надеюсь, Вы употребите ради этого свое влияние. Нынешнее обращение с детьми воистину есть вызов человечности и здравому смыслу. Причина этому — полнейшая тупость.

Позвольте мне привлечь Ваше внимание к другому ужасному явлению в английских тюрьмах — и не только в английских, но и везде, где практикуется пытка безмолвием в одиночных камерах. Я имею в виду большое количество людей, впадающих в безумие или слабоумие. В каторжных тюрьмах подобное, конечно, случается сплошь и рядом; но и в обычной тюрьме вроде той, где находился я, это происходит тоже.