Письма

Следует сказать, что жена навещала меня в Уондсвортской тюрьме и прислала в октябре очень нежное и трогательное письмо. Когда умерла моя мать, леди Уайльд, жена пожелала приехать сюда, чтобы самой сказать мне об этом, и была очень заботлива и ласкова. Но мы не виделись уже почти год, и эта долгая разлука, а также то, что окружающие ее люди отзываются обо мне крайне нелестно, определили ее позицию относительно моей доли имущества и тех денег, которые я должен получать при ее жизни. Она прекрасно знает, как мы с сыновьями привязаны друг к другу, и в своем последнем письме (от 21 ноября) выражает надежду, что, «когда они подрастут, они будут гордиться отцом» и что я смогу вернуть место, которое занимал в умах людей, и к этому она прибавила самые добрые пожелания. В одном из своих писем м-р Харгроув заявил, что я могу лишиться обещанных 150 фунтов годовых, если нарушу хотя бы одно из моих обязательств. Для меня такая перспектива слишком болезненна и унизительна. Полагаю, моего официального согласия будет достаточно, чтобы договор вступил в силу. Единственное мое желание и цель — счастье моих детей.

Не будете ли Вы так любезны попросить м-ра Эйди сделать все возможное, чтобы увидеться здесь со мной. Мне многое надо с ним обсудить. Скажите ему также, что я отлично понимаю, что книги были подарком моего друга и издателя м-ра Хамфриза. Мистер Александер не имеет никаких прав на мою комедию «Веер леди Уиндермир» во Франции, но я рад, если он будет действовать в моих интересах.

Надеюсь, Вы позволите мне в заключение поблагодарить Вас за участие в моих сложных и деликатных делах. Это в значительной мере избавляет меня от тревог и огорчений, столь естественных в моем положении и усиливавшихся в результате резких и неприятных посланий м-ра Харгроува. Остаюсь искренне преданный Вам

Оскар Уайльд

147. «De Profundis» {154}

Лорду АЛЬФРЕДУ ДУГЛАСУ

Тюрьма Ее Величества, Рединг [январь — март 1897 г.]

Дорогой Бози, после долгого и бесплодного ожидания я решил написать тебе сам, и ради тебя и ради меня я не хочу вспоминать, что за два долгих года, проведенных в заключении, я не получил от тебя ни одной строчки, до меня не доходили ни послания, ни вести о тебе, кроме тех, что причиняли мне боль.

Наша злополучная и несчастная дружба кончилась для меня гибелью и позором, но все же во мне часто пробуждается память о нашей прежней привязанности, и мне грустно даже подумать, что когда-нибудь ненависть, горечь и презрение займут в моем сердце место, принадлежавшее некогда любви; да и сам ты, я думаю, сердцем поймешь, что лучше было бы написать мне сюда, в тюремное одиночество, чем без разрешения публиковать мои письма или без спросу посвящать мне стихи, хотя мир ничего не узнает о том, в каких выражениях, полных горя или страсти, раскаяния или равнодушия, тебе вздумается отвечать мне или взывать ко мне.