Письма Баламута. Расторжение брака

– Я не говорил, что тебе не будет больно. Я сказал, что не убью тебя.

– А, вон что! Вы думаете, я трус. Ну, давайте так: я съезжу туда и посоветуюсь с врачом. Я приеду, как только выберу минутку.

– Других минут не будет.

– Что вы ко мне пристали? Хотите мне помочь, убивали бы ее без спроса, я бы и охнуть не успел. Все было бы уже позади.

– Я не могу убить ее против твоей воли. Ты соглашаешься?

Ангел почти касался ящерки. Тут она заговорила так громко, что даже я ее услышал.

– Осторожно! – сказала она. – Он меня убьет, он такой. Скажи ему слово – и убьет. А ты останешься без меня навсегда. Это неестественно! Как же ты будешь жить? Ты же станешь призраком, а не человеком. Он таких вещей не понимает. Он – холодный, бесплотный дух. Они могут так жить, но не ты же! Знаю, знаю, у тебя и наслаждения нет, одни помыслы. Но это все же лучше, чем ничего! А я исправлюсь. Признаю, бывало всякое, но теперь я стану потише. Я буду тебе нашептывать вполне невинные помыслы… приятные, но невинные…

– Ты соглашаешься? – спросил Призрака Ангел.

– Вы убьете и меня…

– Не убью. А если бы и убил?

– Да, вы правы. Все лучше, чем она.

– Убить ее?

– А, чтоб вас! Делайте, что хотите! Ну, поскорей! – закричал Призрак и очень тихо прибавил: – Господи, помоги мне.

И тут же вскрикнул так страшно, что я пошатнулся. Пламенный Ангел схватил ящерку огненно-алой рукой, оторвал и швырнул на траву.

Сперва я как бы ослеп, потом увидел, что рука и плечо у Призрака становятся все белей и плотней. И ноги, и шея, и золотые волосы как бы возникали у меня на глазах, и вскоре между мной и кустом стоял обнаженный человек почти такого же роста, как Ангел.

Но и с ящерицей что-то происходило. Она не умерла и не умирала, а тоже росла и менялась. Хвост, еще бьющий по траве, стал не чешуйчатым, а подобным кисти. Я отступил и протер глаза. Передо мной стоял дивный серебристо-белый конь с золотыми копытами и золотой гривой.

Человек погладил его по холке, конь и хозяин подышали в ноздри друг другу, а потом хозяин упал перед Ангелом и обнял его ноги. Когда он поднялся, я подумал, что лицо его – в слезах, но, может быть, оно просто сверкало любовью и радостью. Разобрать я не успел. Он вскочил на коня, помахал нам рукой и исчез из виду. Ну и скакал он! За одну минуту они с конем пронеслись сверкающей звездой до самых гор, взлетели вверх – я закинул голову, чтобы их видеть, – и сверкание их слилось со светло-алым сверканием утренней зари.

Все глядя им вослед, я услышал, что и долина, и лес полнятся могучими звуками, и понял почему-то, что поют не духи, а трава, вода и деревья. Преображенная природа этого края радовалась, что человек снова оседлал ее, и пела так:

Господу моему сказал Господь:
«Отдых Мой раздели и славу Мою,
пока былые враги не лягут у ног.
Я дам Тебе власть оттуда,
где времени нет,
и те, кто боролся с Тобой, подчинятся Тебе,
смиряя пламя в крови, утишая страсть».
О Господи, победи нас, победи!
Чтобы мы стали собой и жили в раю,
в утреннем царстве света и росы!
Господь твой навеки поставил тебя Царем,
Первосвященником и Верховным Судьей.
Царствуй же, и суди, и Богу служи.

– Ты все понял, сынок? – спросил учитель.

– Не знаю, все ли, – ответил я. – Ящерка и вправду стала конем?

– Да. Но сперва он убил ее! Ты не забудешь об этом?

– Постараюсь не забыть. Неужели это значит, что все, просто все в нас может жить там, в горах?

– Ничто не может, даже самое лучшее, в нынешнем своем виде. Плоть и кровь не живут в горах, и не потому, что они слишком сильны и полны жизни, а потому, что они слишком слабы. Что ящерица перед конем? Похоть жалка и худосочна перед силой и радостью желания, которое встает из ее праха.

– Значит, чувственность этого человека мешает меньше, чем любовь к сыну той несчастной женщины? Она любила слишком сильно, но ведь любила!

– Слишком сильно, по-твоему? – строго сказал он. – Нет, слишком слабо. Если бы она любила его сильно, и трудности бы не было. Я не знаю, что будет с ней, но допускаю, что вот сейчас она просит отпустить его к ней, в ад. Такие, как она, готовы обречь другого на вечные муки, только бы владеть им. Нет, нет. Ты сделал неправильный вывод. Спроси лучше так – если восставшее тело похоти так могуче и прекрасно, каково же тело дружбы и материнской любви?

Я не ответил ему, вернее, я спросил о другом:

– Разве тут, у вас, есть еще одна река?

Спросил я это потому, что на всех опушенных листьями ветках задрожал пляшущий свет, а на земле я видел такое только у реки. Очень скоро я понял свою ошибку. К нам приближалось шествие, и на листьях отражались не отсветы воды, а его сверкание.