Письма. Документы. Воспоминания

Эта жизнь прошла почти вся на моих глазах. Красивый, талантливый юноша, потом нарядный, интересный внешне и внутренне человек, знавший цену красоте, понимавший в ней толк, плененный сам и пленявший ею нас в своих произведениях. Появление его вносило аромат прекрасного, он носил его в себе. И женщины, более чуткие к красоте, не были равнодушны к этому «удачливому неудачнику». Ибо что могло быть более печальным – иметь чудный дар передавать своею кистью самые неуловимые красоты природы, и в самый расцвет своего таланта очутиться на грани жизни и смерти. Левитан это чувствовал и всем существом своим судорожно цеплялся за жизнь, а она быстро уходила от него.

В эти последние годы жизни Исаака Ильича, наезжая в Москву, я часто виделся с ним. В это время мы обменялись этюдами. <…> Помню, как Левитан, узнав о моем приезде, спустился из своей мастерской изнеможденный, усталый, но великолепный, в нарядном бухарском золотисто-пестром халате, с белой чалмой на голове – таким он мог бы позировать и Веронезу для «Брака в Кане Галилейской».

Появление Левитана в Большом театре, красивого своей серьезной восточной красотой, останавливало на себе внимание многих, и не одно сердечко, полагаю, билось тогда трепетно, учащенно…

Последнее мое свидание с Исааком Ильичом было весной 1900 года, месяца за два-три до его смерти. Как всегда, попав в Москву, я зашел к нему. Он чувствовал себя бодрее, мы говорили о делах искусства, о передвижниках и о «мирискусниках». Нам было ясно, что ни там, ни тут мы были «не ко двору». На «Передвижной» многое нам было не по душе, не лучше было дело и у Дягилева – мы оба были «москвичами», дягилевцы были «петербуржцами»; быть может, это, а быть может, и еще кое-что другое, трудно уловимое, отделяло нас от «Мира искусства» с его «тактическими» приемами и соображениями… Мы очень ценили и понимали, что появление «великолепного» Сергея Павловича и его «Мира искусства» было необходимо. В первый его период мы были на его стороне, позднее же из нас, москвичей, вошедших в ряды «Мира искусства», до конца остался там лишь Серов. Не раз приходило нам в голову уйти из обоих обществ, создать нечто самостоятельное, привлечь к делу наиболее даровитых молодых наших собратьев, а если бы таковые с нами не пошли, устраивать самостоятельные периодические выставки картин Левитана и Нестерова. Но и этому не суждено было осуществиться: летом умер Левитан, и я недолго оставался в передвижниках и мирискусниках.

Возвращаюсь к последней нашей встрече с Левитаном. В дружеской беседе мы провели вечер, и, когда я собрался уходить, Исаак Ильич вздумал проводить меня до дому. Была чудесная весенняя ночь. Мы тихо пошли по бульварам, говорили о судьбах любимого нами дела. Воскресали воспоминания юности, пройденного нами пути жизни. Ночь как бы убаюкивала все старое, горькое в нашей жизни, смягчала наши души, вызывала надежды к жизни, к счастью…

Поздно простились мы, скрепив эту памятную ночь поцелуем, и поцелуй этот был прощальным.

Летом того же 1900 года, во время всемирной выставки в Париже, как-то захожу в наш русский отдел и вижу на рамах левитановских картин черный креп, спешу в комиссариат, там узнаю, что получена телеграмма: Левитан скончался от разрыва сердца в Москве. Наше искусство потеряло великолепного художника-поэта, я – друга верного, истинного. <…>

Левитан показал нам то скромное и сокровенное, что таится в каждом русском пейзаже, – его душу, его очарование.

С.М. Шпицер [282]

ВОСПОМИНАНИЯ О ХУДОЖНИКЕ ЛЕВИТАНЕ

До сих пор мы еще не имеем биографии этого мощного певца русской природы… <…>

О Левитане писали многие лица, знавшие его: художники М. В. Нестеров, А. Н. Бенуа и другие, но нет точной биографии знаменитого художника, который имеет огромное значение в истории русского пейзажа и картины которого украшают стены музея Александра III[283], Третьяковскую галерею и даже парижский Лувр.

Вот почему мы помещаем здесь[284] очерк жизни Левитана, записанный со слов его сестры и шурина, которые с детства жили бок о бок с ним и терпели вместе с ним все невзгоды жизни.

Отец Левитана родился в местечке Кейданы, Ковенской губ., и происходил из патриархальной и богатой еврейской семьи, где тогда еще в полной мере придерживались ветхозаветных догматов и строго их соблюдали. Женившись, отец Левитана через два года окончил раввинское училище, а затем, пристрастившись к французскому и немецкому языкам, основательно изучил их. После этого, живя много лет в Ковно, он занимался уроками. Как раз в то время мимо Ковно начали прокладывать полотно железной дороги и вместе с этим строить большой мост через р. Неман. Работу эту выполняла какая-то французская компания, в администрацию которой в качестве переводчика и поступил Левитан. Эту должность занимал он недолго и впоследствии, на ту же станцию Ковно, он поступил кассиром. Спустя короткое время его перевели на станцию Кибарты, вблизи Вержболова, по соседству с прусской границей. Здесь-то, в июне 1861 года[285], родился пейзажист Исаак Ильич Левитан.