Письма. Документы. Воспоминания

Вообще много, много было пережито нами вместе, и переживалось все так поэтично, весело под пение, музыку и вечные беседы и споры об искусстве… Семья Панафидиных очень привязала к себе Левитана той бережностью и уважением, с которыми она относилась и к художнику, и ко всему, его касавшемуся. За Левитаном ухаживал и заботился весь дом, куда летом съезжалось более двадцати трех человек родни. Все располагали свое время соответственно занятиям Левитана. Когда он работал, никого даже не было видно в нашем «Затишье». К вечеру же все оживало, все шло к нам, за нами. Зато праздники, наоборот, Левитан отдавал уже им, целиком посвящая их на поездки в соседние уголки и на хождение по грибы, до чего Левитан тоже был страстный охотник. В благодарность за такое отношение Левитан оставил Панафидиным хорошую по себе память, написав отличный портрет во весь рост с Николая Павловича Панафидина… Этот портрет всегда хотелось показать на выставках, но почему-то это так и не удалось, а жаль, потому что у Левитана нередко являлось стремление к портретам, и они иногда выходили интересными…

Т.Л. Щепкина-Куперник

[ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ]

Левитан был большим другом Чехова и играл большую роль в молодые годы Чехова.

Я с ним познакомилась еще раньше, чем с Антоном Павловичем, там же, где и с Ликой, – у одной художницы, Софьи Петровны Кувшинниковой, женщины очень интересной. Это была женщина лет за сорок, некрасивая, со смуглым лицом мулатки и вьющимися темными волосами (только не такими, как у негров, а очень мягкими) и с великолепной фигурой. Она была очень известна в Москве, да и была «выдающейся личностью», как принято тогда было выражаться. Она писала красками (и очень хорошо, главным образом цветы), прекрасно играла на фортепиано; в молодости носила мужской костюм и ходила на охоту, а позже ездила с художниками на этюды на Волгу в качестве полноправного товарища. В городе у нее бывала «вся Москва» – писатели, артисты, главным образом художники, – в скромной казенной квартире под одной из московских полицейских частей, где ее муж занимал должность участкового врача… Эту квартиру она устроила оригинально, «не как у всех»: в столовой поставила лавки, кустарные полки, солонки и шитые полотенца «в русском стиле», спаленку свою задрапировала на манер восточного шатра, по комнатам у нее гулял ручной журавль и т. п. Муж у нее был терпеливый, молчаливый. Вся его роль сводилась к тому, что он часам к двенадцати отрывался от шахмат, за которыми сидел с каким-нибудь приятелем, и, входя в гостиную, где читали, пели, играли и разговаривали, приглашал:

– Пожалуйте закусить, господа!

За ужином он продолжал оставаться молчаливо гостеприимным; ужин всегда был скромный, но вкусный, и Софья Петровна с гордостью хвалила мужа, подчеркивая, что «хозяйка дома» он, а не она.

Антон Павлович недолюбливал Софью Петровну. В то время в Москве шла трагедия Грильпарцера «Сафо», которую изумительно играла Ермолова, изображая трагедию стареющей Сафо, любимый которой Фаон увлекается юной Мелиттой. Антон Павлович прозвал Софью Петровну – Сафо, Лику – Мелиттой и уверял, что Левитан сыграет роль Фаона… Софья Петровна действительно была близка с Левитаном. Левитану тогда было за тридцать лет. Очень интересное лицо, слегка вьющиеся темные волосы, очень высокий лоб; великолепные бархатные глаза, остроконечная бородка – тип семитический в его наиболее благородном выражении, испанско-арабском. Недаром у Чеховых его любили наряжать бедуином, и Антон Павлович устраивал с ним целые театральные представления, где он «творил намаз», подползал из-за кустов с ружьем или его убивали и т. д. В своих бархатных рабочих блузах он совершенно казался сошедшим со старинного портрета кисти Веласкеза… Он знал, что им любуются, и сам обращал внимание на свою наружность, на свой галстук, повязанный бантом, и пр. Вот насколько Антон Павлович внешностью не походил на «писателя», каким его себе представляют читатели романов, настолько Левитан был типичен для художника: если бы вывести художника на сцене, то лучшего грима нельзя было бы придумать, чем изобразив его.