Письма Г.А. Шенгели М.М. Шкапской. 1923-1932

 Вероятно, и Шенгели, и Шкапская считали, что время всегда право (такое мироощущение было свойственно очень многим и очень разным людям: и Маяковскому, и Шкловскому, и -- не без изрядной доли цинизма -- Алексею Толстому). Отсюда и совет Шенгели другу своей юности Игорю Северянину в письме от 28 сентября 1940 "выступить с большим программным стихотворением, которое прозвучало бы, как поэтическая декларация". Шенгели развивает свою идею: "Это не должна быть агитка", -- это должно быть поэтическим самооглядом и взглядом вперед человека, прошедшего большую творческую дорогу и воссоединившегося с родиной, и родиной преображенной. И послать это стихотворение (вместе с поэтической и политической автобиографией, с формулировкой поэтического кредо) надо не в "Огонек" и т.п., а просто на имя Иосифа Виссарионовича Сталина. Адресовать просто: "Москва, Кремль, Сталину". Иосиф Виссарионович поистине великий человек, с широчайшим взглядом на вещи, с исключительной простотой и отзывчивостью. И Ваш голос не пройдет незамеченным, -- я в этом уверен. И тогда все пойдет иначе" (Ф.2861. Оп.1. Ед.хр.119. Л.3 {Все документы, цитируемые в предисловии и примечаниях, хранятся в РГАЛИ, поэтому указание на архив в сносках опускается.}).

 Чем-то подобный тон "приговоренного к забвению" поэта, который, тем не менее, берется наставлять старшего собрата как "правильно" войти в советскую литературу, сродни педагогической назидательности детских стихов никогда не имевшего своей семьи Маяковского.

 Сохранилось свидетельство попытки 57-летнего Шенгели переломить ход событий и одним рывком покорить советский Олимп при помощи поэмы "Сталин", оценить которую он просил Л.П. Берию (см. Приложение к наст. публикации).

 Это не было сервилизмом. Понятное и естественное стремление примириться со временем, сдаться ему в плен, принять правила игры "заодно с правопорядком", заставить себя поверить, что ты всем существом принадлежишь этому веку, "эпохе Москвошвея", -- соблазн, испытанный многими. Но у Булгакова, написавшего "Батум" и мечтавшего победить в конкурсе на лучший школьный учебник истории, в письменном столе лежал его главный роман. Трагическое заблуждение Шенгели в том, что главным произведением своей жизни он считал поэму "Сталин".

 Ни отчаянная попытка Шенгели, ни самоограничение Шкапской, в буквальном смысле наступившей на горло собственной песне, увы, не принесли ни тому, ни другой ожидаемых благ, а поэтические ростки Шкапской были погублены (она писала по-настоящему хорошие стихи). Но все это -- дела недалекого будущего. Публикуемые же письма Шенгели насыщены событиями и сплетнями литературной Москвы начала 1920-х, а также густой интеллигентской рефлексией (с которой Шенгели так решительно рассчитается в поэме "Сталин"), что позволило Шкапской в одном из ответных писем сравнить своего корреспондента с тургеневским Руд иным.

 Шенгели находился в эпицентре тогдашнего литературного мирка, знал всех и всё. В этом основной интерес его писем. Перед войной он начал воспоминания "Элизиум теней", но дальше двух первых главок -- об Игоре Северянине и В.М. Дорошевиче -- не пошел. Об этом можно только сожалеть. В наброске плана воспоминаний перечислены: М.Волошин, О.Мандельштам, Э.Багрицкий, В.Брюсов, К.Бальмонт, Андрей Белый, Вяч. Иванов. И.Рукавишников, А.Грин, В.Ходасевич, М.Цветаева, С.Есенин, В.Шершеневич, В.Маяковский, Б.Пастернак, М.Кузмин, Н.Асеев, А.Ахматова, Ю.Олеша, В.Катаев, Д.Бурлюк, И.Бунин, Л.Рейснер, В.Хлебников, В.Нарбут и другие литературные знакомые Шенгели -- всего 45 "персональных" глав, и еще главы о Художественном Цехе, одесском "Коллективе поэтов", Всероссийском Союзе поэтов. Если бы "Элизиум теней" был воплощен в том виде, в каком задумывался, он мог бы стать первостепенным мемуарным памятником, по своему значению едва ли не превосходящим поэтическое наследие Шенгели.

 Пока же надвигалось одиночество, полузабвение, "ледниковый период в культуре", по выражению В.Перельмутера, а также опасность, предсказанная тайновидцем Борисом Зубакиным в ноябре 1923 и приблизившаяся вплотную через 13 лет... По счастью, сей жребий миновал Шенгели, но не обошел того же Зубакина и еще великое множество друзей и знакомых Шенгели.

 12 марта 1942 года Георгий Шенгели записал: "Умерли все мои любимые поэты: и Макс, и Осип, и Игорь. Никого нет".

 

 Публикуемые письма находятся в РГАЛИ, в фонде М.М. Шкапской (Ф.2182. Оп.1. Ед.хр.530). Всего единица хранения содержит 50 писем и телеграмм Шенгели за 1923-1946 годы.

 

1

Москва, 15/XII, [19]23