Письма Г.А. Шенгели М.М. Шкапской. 1923-1932

 На реснице у меня

 Колкий Сириус повис,

 Промерцал и отвердел

 Неожиданной слезой...

 

 Ах, недобрый это знак,

 Если плачешь от красы;

 Это значит: в сердце нет

 Никого и ничего.

 

 И странно: стихи мне нравятся, а между тем они явная помесь Бальмонта и Ахматовой. Что скажете Вы?

 В 1904 г. мне подарили лягавого пса. Был он черен, с прекрасными карими глазами, на редкость умен и толст, добродушен и лукав, как нормандский крестьянин. Звали: Ворон. Жил он до 12-го года. Любил меня бесконечно: сколько штанов изорвал на мне, облапливая мне в верноподданническом восторге ноги. Однажды я сидел в своей комнате, вдруг распахнулась дверь, и вошел Ворон, держа в зубах чорт его знает где подобранный гнусный опорок. Рожа у Ворона сияла: "Вот я молодец! Какую цацу принес! Надо быть, -- господам пригодится!" -- Я был причиною его смерти. Спал он в комнате, и по ночам приходилось его иногда выпускать во двор, затем впускать. Стояла зима. И однажды ночью Ворон раз пять меня будил, разозлил, и, в конце концов, я решил его больше не впускать. Он очень долго царапался в дверь, потом, отчаявшись, вздохнул, глубоко, горестно, и ушел в летнюю свою конуру. И простудил почки. Весной он умирал, очень мучаясь, кричал, плакал, -- буквально: слезами. И однажды утром, 21 февр[аля], я положил его на извозчика и повез в степь. Положил на землю. Он отходил, -- явно, через 5 минут умер бы; и уже не страдал. Но я, движимый любопытством убийства, и зная, что Ворон примет от меня все и все простит, вынул браунинг (с которым и тогда я не расставался) и прострелил Ворону голову. Потом уехал. Вечером пришел с товарищами, похоронил его.

 Зачем я это Вам рассказываю? Вот зачем: для изображения "программы-максимум", по которой я хотел бы строить любовь женщины ко мне. Только той любви мне хочется, которая приняла бы все, которой мне не было бы стыдно ни в чем, которой я мог бы сознаться в любой мерзости, не высказав ни слова осуждения. Хорошенький идеал, а? И все-таки -- не могу от него отделаться. И никогда мне не удавалось осуществить его: на 10%, на 3, -- на полпроцента, -- не удавалось! Всегда у женщин, меня любивших и мне прощавших, был какой-то предел выносливости. Ах, если бы его не было, -- хотя на секунду. Тогда я переродился бы. Я стал бы бесконечно добр и мягок, уступчив и заботлив. Я знал бы, что меня любят действительно, до дна, больше всего на свете, не требуя от меня ничего. Так, как мог любить Ворон. И тогда я дал бы все.

 Но -- никогда этого не было и не будет никогда.

 Скверная натура, тяжелая натура, сама строющая ветряные мельницы, чтобы с ними сражаться.

 Ну, -- так. Зовут ужинать. До свиданья, Мария.

Целую Ваши руки.

 Ваш...

 [на листке следы клея, вероятно, от бывшей здесь прежде маленькой фотографии. -- Прим. публ.]

 

3

Москва. 10/IV [19]24

 Только что воротился с "Вечера современной поэзии", устроенного Союзом в зале консерватории. На афише значилось 64 имени в 15 группировках. Я помню несколько вечеров в Петербурге в зале городской думы: 2000 человек, -- и ни один звук поэтова голоса не пропадает: сам читал неоднократно. Здесь -- непрерывный скандал: шум, свист, хохот. Внимательно прослушали только Веру Инбер11 и меня. Не знаю: публика ли хамская, зал ли осквернен постоянно там звучащей музыкой, поэты ли с голосами и ужимками мидинеток виноваты, -- но впечатление отвратительное. Всего возмутительней это a priori снисходительное отношение публики: "Послушаем, послушаем..." И заметьте: в прессе -- в каждом No есть "театр и музыка", -- а вопросам, да что вопросам! -- хронике литературной редко-редко отводится восьмушка столбца. За 905-915 гг. публика и газеты научились, было, уважать "письменных людей"... Хотя, -- за что уважать таких, как сегодня? К чорту! Гнусно!

 Мария, какие есть в Питере журналы и издательства? Я везу с собой "Наля", "Доктора Гильотена", сборничек "Иней", б[ыть] мож[ет] (если закончу) "Великого маэстро" (драм[атические] сцены; главные персонажи -- шахматисты). Так -- стоит ли везти12? A propos: "Наля" из "Красной Нови" мне вернули; Воронский13 пришел в ужас: "Вы меня совсем зарезать хотите?!" Впрочем, тоже: к чорту!

 В Москву приехала ростовская поэтесса Нина Грацианская: редкая красавица, "звезда гарема", -- но не турецко-татарского, а -- царя Саула; "душа моя мрачна!.." Ее брату я сказал: "Вы несчастнейший человек: Вам не на что надеяться". Он ответил: "Вам тоже"... Знаю, знаю; но я вообще уже ни на что не надеюсь: через три недели мне 30 лет, и я уже хочу только покоя, если не заупокоя.