Письма Григория Сковороды Михаилу Ковалинскому (СИ)

Ты же нам пиши, если сам не придешь. Прежде чем я отправлюсь, имею намерение использовать время для беседы с тобою. Ты свободен, я тоже. Ты занимаешься наукой, я до некоторой степени тоже. Ты с удовольствием меня слушаешь, я охотно говорю. В чем же дело? Если ты не придаешь значения месту, где бы мы могли обычным образом болтать, пошли мальчика к нам - если он свободен - договориться. Ибо не всегда будет лето...

Будь здоров, мой дорогой!

Твой Григорий Саввич

Чернь пьянствует, а мы не поговорим о порядочных предметах? Как это так?

1763 года, июля 7-го дня

48

[1763 г.]

Здравствуй, желание мое, забота и услада души моей, Михаил драгоценнейший!

Подобно тому как музыкальный инструмент, если мы его слушаем издали, кажется для нашего слуха приятнее, так беседа с отсутствующим другом обыкновенно бывает намного приятнее, чем с присутствующим. Особенно с тобой у меня получается так, что я тогда более люблю тебя и стремлюсь к твоей приятнейшей беседе, когда отсутствую и когда без участия тела душа с душою безмолвно и бестелесно беседует и проводит вместе время. Тогда никакое расстояние и никакое пресыщение не уменьшают сладости, а, напротив, ее увеличивают, наслаждение все более и более возрастает, ибо совсем иное положение и состояние невидимого, чем телесного и тленного. Эти соображения не последнее место занимают среди тех, которыми я обычно смягчаю житейские невзгоды. Ибо что приятнее, слаще и живительнее, чем любовь? Разве мне не представляются подлинно лишенными солнца и даже мертвыми те, кто лишен любви, и я нисколько не удивляюсь, если сам Бог называется Любовью.

Далее, хорошая любовь та, которая является истинной, прочной и вечной. Любовь никоим образом не может быть вечной и прочной, если рождается из тленных предметов, то есть из богатства и прочего в том же роде. Прочная и вечная любовь возникает из родства вечных душ, укрепляемых их добродетелью и не подверженных разрушению. Ибо, как гнилое дерево не склеивается с другим гнилым деревом, так и между негодными людьми не возникает дружбы. Поэтому если наша любовь тебе дорога, то не бойся, что она прекратится. Ибо, поколь ты почитаешь добродетель, дотоль и любовь растет, подобно тому как дерево незаметно с годами растет и само становится сильнее, чем смерть. Постоянно находишься перед глазами души моей, и, о чем бы хорошем я ни думал и чем бы я ни занимался, мне кажется, тебя я вижу лицом к лицу. Ты мне являешься, когда я удаляюсь в уединение; ты мой спутник и товарищ, когда я нахожусь в толпе. Когда я скорблю, ты тотчас же берешь на себя часть скорби; если я чему- нибудь радуюсь, ты тоже являешься участником радости, так что я не могу умереть без того, чтобы образ твоей души я не унес с собою, так тень уносит тень, если только это разделение может произвести смерть, которая разрушает тело, душу же делает еще более свободной. Так, свободный от тела, я буду с тобою в памяти, в мысли, в молчаливой беседе: до такой степени любовь сильнее самой смерти. Эта наша любовь к тебе, постоянно помышляющая о твоем благе, пусть теперь также скажет тебе о чем либо таком, что послужило бы на пользу твоей душе и твоему телу. Но что же мне сказать тебе? Рассказывают, когда знаменитый мудрец Катон понял, что временно подавленный Карфаген снова помышляет о войне против Рима, то советовал римлянам начать новую войну против карфагенян; когда же римляне его совету не последовали, он, однако, не переставал советовать. И когда в сенате ему нужно было высказать какое нибудь мнение, он говорил: "Я думаю так", - (прибавлял): - "Все таки нужно начать войну против Карфагена". И он так поступал до тех пор, пока не убедил римлян, и Карфаген был сравнен с землей; таким образом Рим был освобожден от страха. О дражайший! Избегай общества дурных людей! Избегай их! Беги от них далеко! Помни это! Освободи меня от страха! Лх, как я боюсь! Удали от меня, если меня любишь, страх и заботу, которые меня терзают, которые меня теперь жгут и преследуют, скопившись в моем сердце.

Я не успокоюсь, пока не услышу, что ты избегаешь их (злых людей) более, чем ядовитых змей. Помни, что ты храм божий. Сохрани тело в чистоте! А прежде всего сохрани душу! Сохрани не для мира, а для Христа, лучшего Господа твоего и моего. Ты сохранишь, если будешь бодрствовать. Будешь бодрствовать, если будешь трезв. Будешь трезв, если будешь молиться, лить слезы и избегать праздности. Пусть не трогают тебя дворцы, замки и храмы рукотворные, но, преклонив колени, возноси постоянные мольбы к единственному тело и душу хранящему, нерукотворному Соломонову храму. "Да будут очи твои открыты на храм сей... день и ночь" и проч. О, если бы можно было писать так же много, как мыслить! Пусть да просветит Христос Своим светом эти лучшие твои задатки, и руками чистоты, непреодолимыми для дьявола и его слуг, да сохранит твое тело в добром здравии, аминь!

Весьма тебе преданный Григорий Саввич

49

12 июля, из Белгорода