Письма и документы. 1917–1922

P. S . Федор Ильич, оказывается, живет в Смоленске и в день отъезда Абрамовича должен был приехать в Москву на несколько дней.

Лондонской группе с[оциал]-д[емократов]

Адрес отправителя: Martow, Berlin Schmargendorf, Charlottenbrunnerstr, 3.

Дата штемпеля отправки: 13 ноября 1920 г.

Уважаемые товарищи!

Получил ваше письмо от 16 октября с приложенным при нем проектом воззвания, а также и последующее письмо от 23/10.

По поводу проекта должен самым определенным образом указать, что его содержание и дух коренным образом противоречат основной линии партийной политики. Меня удивляет, как тов. Брейтвейг [414] , так недавно покинувший Россию и хорошо осведомленный об этой линии, не указал на это вам и вашим товарищам. Партия не стоит на той точке зрения, что «борясь против блокады, рабочие Великобритании поддерживают советский режим», как, например, мы не считали, что, борясь против условий Брестского мира [415] , немецкие независимые поддерживали большевистский режим или что, борясь против условий Версальского мира, социалисты Антанты поддерживают нынешнее немецкое правительство. Такая постановка вопроса, несмотря на то что вы делаете из нее совсем иные выводы, есть та самая, которая объединяет весь русский контрреволюционный лагерь, протестующий против антиинтервенционистов во имя «демократии». Вывод же, который вы делаете – условная борьба против интервенции, – радикально отличается от тактической позиции партии, которая ясно заявила, что в борьбе и против Деникина и Врангеля, и против Польши, и против интервенции и блокады она защищает то же дело, какое защищает советское правительство без всяких условий, то есть независимо от того, какую политику внутри России ведет в это время советская власть. Партия исходит при этом из того факта, что сама по себе борьба советской диктатуры против иноземного вмешательства и против Врангелей имеет объективно революционное значение, несмотря на совершенно реакционное значение борьбы, которую та же диктатура ведет в России против социал-демократии или во всем мире против классового единства пролетарского движения.

Менее существенным, но характерным является употребление вами таких характеристик большевиков, как «палачи русского пролетариата». Партия так не смотрит на большевиков, как она не считает Робеспьера и Сен-Жюста [416] «палачами французского народа», хотя они отправляли на тот свет не меньше «беднейших крестьян» и рабочих, чем это делают Ленин и Троцкий. Такие характеристики, если они не должны быть простым подражанием большевистскому стилю («кровавый Церетели» и т. п.), должны отражать наш взгляд на социальную природу большевизма, а эту природу мы отнюдь не видим в классовом угнетении пролетариата.

Наконец, переходя к выставленным вами «минимальным требованиям», я должен отметить, что «общее, равное, прямое и пр. голосование в Советы» есть совершенно ненужный псевдоним для замены советов парламентом и муниципальными органами. Одно из двух: либо выдвигать программное требование парламентаризма – тогда ни к чему термин «советов», либо (так сделала партия) выдвигать временный тактический лозунг: осуществление существующей лишь на бумаге «советской системы», то есть свобода выборов и агитации, отмена открытого голосования, упразднение назначенцев и т. д. – в целях уничтожения партийной большевистской диктатуры.

Хотя вопрос о воззвании теперь ликвидирован, считаю нужным указать на то, что в письме вашем от 16/10 говорилось, что «обращение» будет сделано от нас, как частных лиц, лишь идейно, но не организационно связанных с с[оциал]-д[емократической] партией, между тем как проект воззвания начинается словами: «нижеподписавшиеся члены РСДРП и т. д.». По этому поводу я должен сказать, что ввиду невозможности в настоящее время регулярных сношений между Россией и заграницей и ввиду того, что за границей в настоящее время находится большое множество бывших членов партийных организаций, которые (в Сибири, на Урале, на юге и в иных местах) проводили политику, резко противоречившую решениям партии и вызвавшую со стороны партийных конференций и ЦК ряд «отмежевывающихся» заявлений и репрессивных мер, – ввиду всего этого ЦК не считает возможным какие-либо выступления за границей прямо или косвенно от имени партии со стороны кого-либо, кроме лиц, на то специально уполномоченных ЦК или уполномоченных этими последними. Уполномоченными ЦК для представительства РСДРП за границей в настоящее время являемся мы с тов. Р. Абрамовичем. Согласно полученному нами от ЦК мандату мы будем способствовать организации всякого рода групп содействия партии, составленных из известных партии товарищей и готовых проводить политическую линию партии в целом. Товарищам, которые благодаря ли долгой оторванности от России или в силу прежнего расхождения с партией находятся еще на пути к определению своей политической линии, я бы рекомендовал образовывать русские социал-демократические клубы, не носящие характера партийных ячеек, для обмена мнений в целях выработки определенной позиции. Такого рода клубам представители ЦК будут оказывать всесильное содействие доставлением партийных материалов. В настоящее время у нас только ставится технический аппарат для этой цели. Надеюсь, что в близком будущем смогу выслать вам копии с резолюций и других партийных документов последнего времени, которые пока имеются у меня в единичных экземплярах.

Относительно вашего предложения приехать в Лондон не смогу сказать еще ничего определенного: в мои и тов. Абрамовича планы входит объехать главные европейские центры, но вопрос, когда и как это будет возможно, зависит от того, получу ли я разрешение на въезд в Англию, и от других факторов. В настоящее время BLP [417] поднят, как вам известно, вопрос о международной конференции в Лондоне; если бы таковая состоялась, мой приезд был бы приурочен к этому времени. Во всяком случае, в Лондоне я надеюсь быть, но в настоящее время еще невозможно определить, когда это будет.

С товарищеским приветом.

Письмо П. Б. Аксельроду, 25 ноября 1920 г

Дорогой Павел Борисович!

Ваше последнее письмо меня повергло в немалое огорчение. Во-первых, потому, что Вы больны, по-видимому, затяжной и довольно мучительной болезнью, во-вторых, потому, что Вы составили себе неверное представление о действительном характере и действительных мотивах нашего отношения к Вам или, вернее, к нашим с Вами разногласиям.

Я думаю, что Вы были неправы, если вынесли впечатление, что в моих письмах «и намека не было на решение или намерение обстоятельно перетолковать о действительных или кажущихся разногласиях». Напротив. Все мои письма подчеркивали мое желание с Вами повидаться, разумеется, главным образом для того, чтобы лично в устной беседе взаимно выяснить точки зрения и, если возможно, прийти к какой-нибудь общей ligne de conduite [418] . До этого свидания я старался держать Вас в курсе всего, что мы предпринимаем, не предпринимать пока ничего, что могло бы нас чересчур связать, и, как мне кажется, в своих письмах я достаточно говорил о наших оценках событий и о наших планах, чтобы вызвать Вас на Auseinandersetzung [419] в случае, если б Вы сочли нужным и возможным сделать это еще до нашего свидания, в порядке переписки. Мы с Абрамовичем твердо решили приехать в Цюрих за несколько дней до конференции только для того, чтобы иметь возможность с Вами беседовать по всем вопросам и чтобы, в частности, о самой конференции и о том, что нам на ней делать, переговорить с Вами au fond [420] .

Даже формальный мандат, который мы с Рафаилом Абрамовичем имеем, говорит о том, чтобы мы совместно с Вами решили вопрос о дальнейшем заграничном представительстве партии (это было принято еще до того, как Вы сложили свои полномочия, но когда Вы уже просили снять с Вас их). По существу же, как мы двое, так и все члены ЦК, конечно, ничего большего не желают, как того, чтобы Вы и в будущем принимали самое ближайшее участие в партийных делах. Но есть разница в том, как это понимает партийная масса и как понимаем мы. Партийная масса представляет себе дело так, что Вы от нас лучше, чем до сих пор, узнаете о линии поведения партии в России, столкуетесь в качестве «gut disciplinierten Genossen» [421] о том, как со своей стороны содействовать ее проведению. Мы же видим, что дело гораздо сложнее, что если кое-какие наши разногласия носят случайный характер или основаны на недоразумениях, то есть другие, которые органически вытекают из различной оценки всего исторического процесса, нами переживаемого; вместе с тем мы понимаем, что Вашей предыдущей деятельностью Вы достаточно ангажировались, чтобы не всегда считать себя вправе отказаться от использования своего личного авторитета в Интернационале в тех вопросах, по которым Вы нашей точки зрения представлять не можете. Более того, Вы знаете хорошо, что мы не настолько узки, чтобы не понимать, что иногда даже (?) «партизанское» действие такого деятеля, как Вы, полезнее для дела, чем самоурезывание в интересах коллективного выступления, разумеется, если обе стороны, как это и есть в данном случае, не желают непременно «отмежевываться» демонстративно друг от друга. И с этой точки зрения мы не хотим спешить с зафиксированием того, что могло бы в данный момент стать нашей общей ligne de conduite . Ибо сейчас, вероятно, такую роль было бы установить весьма трудно без, если хотите, некоторого насилия над Вашей политической совестью, которое Вы бы приняли как необходимую жертву. Нам это стало ясно, когда наше решение о выходе из II Интернационала сделало для Вас невозможным проводить нашу «заграничную» политику. Поэтому скажу прямо: я считаю, как, вероятно, и Вы считаете, что для дела лучше, если в течение некоторого времени Вы не будете связаны никакой формальной ответственностью перед партией и (тогда) потом Вы сможете нас представлять, чем если мы теперь же сговоримся на некоторой общей линии, которая, по необходимости, будет гораздо больше отражать наши коллективные настроения, чем Ваши, и которая тем не менее Вас свяжет в тот или иной момент. Это лучше потому, что не думаю, чтобы понадобилось много времени, прежде чем опыт разрешит главные из наших разногласий, и тогда либо мы сами повернем «вправо» (употребляя наименее подходящий к этим разногласиям термин), либо Вы признаете, что наш уклон «влево» был, в общем, правильным. Все, что до тех пор в нашей «официальной» политике сможет быть смягчено, корректировано, оговорено в нужном, с Вашей точки зрения, смысле, может быть достигаемо в результате тех бесед с Вами, устных и письменных, от которых, повторяю, я ни в коей мере не уклонялся и не буду уклоняться. Если я сам в письмах не заговаривал о содержании наших разногласий, то потому, что представляю себе, что, прежде чем нам об этом плодотворно говорить, Вам надо прежде всего услышать от нас фактическую историю того, как развивалась и почему изменялась наша политика в России. Ибо ведь в сущности с августа 1917 года Вы были от нас оторваны, и особенно о первом периоде, когда партия ощупью отыскивала свой путь и частью пыталась идти по иному, чем избранный ею после, – об этом Вы всего хуже информированы.

Когда Вы написали Еве Львовне, что считаете полезным, чтобы до личного свидания мы ознакомились с Вашим неотправленным письмом, я попросил ее просить Вас его сейчас же выслать нам, надеясь, что это письмо позволит если не обо всем, то кое о чем разъяснить недоразумения или зафиксировать действительные разногласия еще до свидания. Ева Львовна говорит, что она Вам сейчас же это написала.

Не знаю, в какой мере Вас эти объяснения удовлетворят. Но я хотел бы прежде всего одного: чтобы Вы убедились, что с моей стороны не было и, конечно, не будет попыток ввести в наши отношения какую-нибудь «дипломатию». В том или другом случае возможно «menagement» [422] , естественное и законное по отношению к Вашему положению и возрасту, но ни о какой дипломатии между нами речи быть не может. Поэтому избегание (хоть не вполне сознательное) откровенных объяснений не могло психологически иметь места и не имело.

Мое личное впечатление, что различие в оценке фазисов русской революции у нас с Вами очень велико, так же как и в некоторых других вопросах. В вопросе об Интернационале, напротив, наши точки зрения, вероятно, гораздо ближе друг к другу, чем это может казаться на первый взгляд. Здесь мы расходимся больше в вопросах о выборе практических путей и даже в пункте оценки всякого рода «реконструкторов»; то, что Вы нам по этому писали, мы едва ли разойдемся.

Формулировка швейцарцами задач Бернской конференции [423] мне показалась сносной потому, что можно было ожидать еще худшего – в духе Лонге, – т. е. в смысле приглашения партий, стоящих принципиально за III Интернационал, но не приемлющих 21 условие. Теперь, когда Гримм и Кº своими глупо-бестактными выступлениями по поводу Реноделя [424] и Макдональда [425] испортили заранее половину дела, я вижу, что их формулировка была вызвана не желанием не оттолкнуть французов, а их собственным оппортунизмом и конфузионизмом. Думаю, что в Берне нам придется очень много ругаться и что мы едва ли многого там добьемся. Будет уже хорошо, если на этом первом совещании удастся связать между собой «центральные» фракции так, чтобы сделать для них невозможными дальнейшие капитуляции в одиночку перед Москвой.

Я рассчитываю, что смогу выехать в начале будущей недели, чтобы к 1-му быть в Цюрихе. Ввиду этого отказался от поездки в Прагу на чешский съезд, куда меня пригласил чешский ЦК.

Смилга [426] я постараюсь повидать, чтобы получить личное впечатление. Письмо его мне не нравится, хотя бы кое в чем он и был прав: человек, никогда не бывший в партии (и даже ни в какой партии), сначала служивший большевистским комиссаром, потом писавший в прессе Mehrheiter’ов и в буржуазной газетке «Голос России» [427] , может, конечно, претендовать, чтобы его вообще не отталкивали, но не имеет никакого права требовать, чтобы вместе с ним основывали газету для влияния на европейское общественное мнение. Ведь он пишет о немецкой газете типа «Republique Russe» и не понимает, что когда такую газету ведет старый деятель, как Пескин, это – одно и когда ее основывает такой homo novus [428] – это другое. А ведь он не просто подает «идею» такой газеты («прожектов» мы сами можем достаточно написать), а именно хочет быть в этом деле лично. Попробовал бы он прийти «с улицы» к коммунистам: его бы заставили пройти стаж черной работы, прежде чем напечатали бы хоть одну статью. Или у шейдемановцев: там тоже не позволили бы сразу начать в качестве «представителя». А дай я ему завтра чисто техническую работу, какой-нибудь перевод, чтобы мне самому с этим не возиться, то он, как я уже имел опыт с другими, сделает и скверно, и очень нескоро.

С лондонцами я списываюсь. Они обиделись, когда я им предложил пока никакой «группы содействия» не образовывать, раз они, по их собственному признанию, ввиду оторванности еще не выработали «точки зрения», а образовать с[оциал]-д[емократический] клуб для дискутирования по вопросам, связанным с этой выработкой, причем обещал им присылать все имеющиеся у нас материалы. Они пишут, что это их не удовлетворяет, ибо они хотели бы активно работать для партии в английском движении. Присутствие среди них Зунделевичей, конечно, не увеличило моего доверия к ним. Из России мы давно не имели писем.

Самуил Давыдович [Щупак], посетивший Ригу, Ревель и Гельсингфорс, вернулся сюда и завтра возвращается в Париж.

С Могилевским я списываюсь и надеюсь, что раньше или позже мы его к делу приспособим. Он, во всяком случае, человек серьезный.

Посылаю Вам выпущенную немцами мою речь с предисловием [429] . До сих пор они мне не прислали обещанных ими 200 экз., и я могу Вам послать только два.

[…]

Абрамовичи шлют Вам привет. У Бройдо большая радость: их сына, который состоял учеником на офицерских курсах в Петербурге, отпустили на время за границу, и сегодня они в Штеттине его встречают.

До скорого свидания.

Ю. Ц.