Письма из Ламбарене

Однако как ни скромен этот идеал человека, туземцам бенджаби никак его не постичь. Будучи истыми дикарями, они находятся далеко по ту сторону добра и зла. Правила, которым подчиняется больничная жизнь, — для них только ничего не значащие слова. Они, правда, могут сослаться на то, что никто им этих правил не объявлял. Давно уже мы отказались от ежедневного оповещения больных о принятом в нашей больнице распорядке, том, о котором говорится в книге «Между водой и девственным лесом». Продолжать его при теперешних условиях оказалось невозможным из-за отсутствия понятного всем языка. Прежде мы могли обойтись с помощью языков галоа и пангве. Сейчас заполнившие наши бараки больные говорят по меньшей мере на десяти языках. Доминик, преемник покойного Гмба, живший некоторое время в отдаленных районах, может объясниться на ряде туземных наречий, однако далеко не на всех. Таким образом, остаются больные, которые понять нас вообще не могут.

Обстоятельство это трагически переживается нами, когда дело касается одного несчастного дикаря, прибывшего сюда с ущемленной грыжей. Приходится класть его на операционный стол, не будучи в состоянии объяснить ему, что мы с ним собираемся делать. Когда мы привязываем его к столу, на лице его изображается ужас. Весьма возможно, он думает, что попал к людоедам. Наркоз, который мы ему даем, избавляет его от страха. Когда он приходит в себя и уже не ощущает прежней ужасной боли, по выражению его лица можно догадаться, что он что-то понял. Оно озаряется улыбкой благодарности. К сожалению, спасти его все же не удается. Никогда, должно быть, берясь за скальпель, не испытал я такого волнения, как в этот день.

То обстоятельство, что мы только в очень малой степени можем докучать им своими разговорами, воодушевляет бенджаби на то, чтобы нисколько не считаться с порядками, установленными в нашей больнице. Они и не думают являться утром на перевязку. Приходится их приводить насильно. А если черед больного еще не настал и ему надлежит немного подождать, то стоит только на минуту отвернуться, как он исчезает, чтобы снова преспокойно усесться где-нибудь у огня. Когда вызывают больного для приема лекарств или на вливания, он слышит свое имя и, однако, не шевельнется. Его зовут второй раз, но он проявляет такое же безразличие. Является он только тогда, когда за ним приходят и ведут его под руку.

Однажды утром я обнаруживаю, что два бенджаби, живущие в самом углу барака, развели огонь под нарами, меньше чем на метр поднятыми над полом. Разводить небольшой огонь около своего места разрешено каждому. Без этого негру, здоровому или больному, никак не прожить. Целый день он себе что-нибудь стряпает. Ночами пламя помогает ему перенести сырость, а дым отгоняет москитов. Сами мы с трудом переносим этот чад. Больные же наши нисколько от него не страдают. Так у меня в бараках постоянно горит полсотни огней и огоньков. То, что больница до сих пор еще не сгорела, это чудо, которому я уже перестал удивляться. Но когда огонь начинают разводить под нарами, я впадаю в тревогу. Поэтому с помощью переводчика и пуская в ход жесты я запрещаю им это делать, тушу сам огонь и водворяю больных на свои места. Через два часа огонь под нарами зажжен снова. Повторяется та же сцена, только жесты мои становятся выразительнее, а голос — громче. Теперь они все отлично поняли. После полудня огонь под нарами горит снова. Я выхожу из себя, в голосе моем появляются патетические ноты. Но оба бенджаби спокойно смотрят через мое плечо куда-то вдаль, как будто слова мои — гимн, обращенный к солнцу. Ночью я по какому-то поводу захожу еще раз в больницу. Оба огня под нарами продолжают гореть...

Когда вы обращаетесь к кому-нибудь из бенджаби с просьбой, то не ждите, что он звуком или движением ответит, понял он вас или нет, соглашается он или отказывается ее исполнить. Он ведет себя, как кусок дерева.

Понятия собственности для этих людей но существует. Они воруют у других больных все, что только могут. У тяжелобольного, который не в силах подняться на ноги, они отнимают еду.

В довершение всего мне приходится жить в постоянном страхе, что эти дикари могут создать трудности в наших взаимоотношениях с миссией. На этих днях г-н Херман привел ко мне двоих бенджаби, которых он поймал: они лазали за пальмовыми орехами. Эти несчастные больны дизентерией и едва держатся на ногах. Во время нашей субботней уборки мы бы не решились дать им в руки метлу. Однако на пальму они все-таки забрались и сумели проделать нелегкую работу: обрезав, секачом ветви, извлекли плотно зажатый ими орех. Такие и подобные им конфликты г-н Херман разрешает с поистине соломоновой мудростью и христианской добротой. К тому же, вообще-то говоря, беды в атом никакой нет. Миссионерам не приходится сажать пальмы: они растут здесь на свободе, как сорняки. На плантации немало орехов гниет на дереве, их просто некому собирать.