Письма из Лондона

Затем произошло нечто еще более неожиданное: Шорт предложил голодной каспаровской королеве вторую пешку. Гроссмейстеры глазам своим не поверили: не осмелится ведь Каспаров взять и эту пешку тоже? Даже если она была отравлена не настолько явно, как первая, — все равно, должна же и она быть хоть сколько-нибудь токсична. Но черная королева в тот день могла похвастаться луженым желудком и сожрала вторую пешку; после чего Шорт выпихнул ее в сиротливую клетушку на простаивающую сторону доски. На этот раз она казалась еще более изолированной, чем раньше. У Каспарова было на две пешки больше, зато на 20-м ходу Шорт за милую душу мог свести партию к ничьей простым повторением ходов — если бы хоть сколько-нибудь усомнился в своем позиционном преимуществе.

Когда монитор высветил следующий ход Шорта — Rael, отклоняющий варианте ничьей, по Гросмейстерской Гостиной пронеслись радостные возгласы и даже раздались хлопки. «Он идет на победу — он отверг ничью!» Дальше — лучше: «После Nc4 Каспарову придется пожертвовать фигурой». Так все в точности и вышло — он подставил свою ладью под коня, иначе его королеву огрели бы тряпкой и вымели на помойку, как навозную муху, угодившую в паутину. Шорт прессовал по всем фронтам, тогда как Каспаров, казалось, ушел в глухую оборону, не заботясь об улучшении позиции, иногда подлатывая бреши и редко-редко позволяя себе неопасные контрвыпады. Они достигли точки, когда Каспаров, съев пешку, неминуемо должен был спровоцировать размен. Чемпион надлежащим образом сыграл 27… dxc4, после чего, Гостиная не сомневалась, Шорт должен был взять черную пешку своим слоном. Когда он не сделал это, зал замер; слышно было, как руки потеют от напряжения. «Гляньте-ка, Найджел опять думает. Это очень плохой признак. Он не похож на человека, который следует по заранее запланированному маршруту». Найджел между тем продолжал думать. «Язык тела выглядит паршиво». Как выяснилось позже, англичанин ошибся в расчете последствий долгого вынужденного размена и теперь ему ничего не оставалось, как сыграть худший ход.

Начиная с этого момента и далее, Гостиная наблюдала за тем, как Каспаров огнем и мечом идет по шортовским городам и весям. Шорт вынужден был делать то, с чем не понаслышке знакомы игроки второго ряда, чьи позиции трещат по швам: самоубийственные броски на короля противника — отлично понимая при этом, что тебя расстреляют из пулеметов в крошево еще до того, как ты достигнешь вражеского дзота. «Что мне сказать про этот ход?» — вопрошал Эрик Шиллер, американский мастер спорта и выпускающий редактор Official Bulletin того дня. Он помешкал над своим компьютером за столом главных гроссмейстеров, ожидая подсказки. «Жопа», — сказал кто-то из экспертов. «Полная жопа», — добавил второй. Настроение было мрачное, с тем добавочным оттенком горечи, который появляется, когда дело идет к тому, что свой вроде как парень вот-вот разочарует тебя. «Это жопа или полная жопа?» — спросил Шиллер, надеясь разрядить обстановку. «Это неминуемая жопа», — вмешался третий специалист. «Так все-таки — это жопа, полная жопа или неминуемая жопа?» Но ни у кого так и не хватило смелости ответить, и на 39-м ходу, за секунду до того, как его время истекло, Шорт капитулировал. Не стоит удивляться, что устный обмен мнениями не пробил себе дорогу в печатную версию Bulletin, хотя собственно оценка происшедшего там не особенно зашифровывалась. Шортовский ответ на 27… dxc4 был охарактеризован как «откровенно абсурдный», тогда как американский гроссмейстер Патрик Волфф (который провозгласил победу для Шорта на 14-м ходу и победу для Каспарова на 20-м) лаконично отрапортовал о шортовской позиции после 34 хода следующим образом: «Дело дохлое».

Когда подслушиваешь околошахматный треп, обнаруживаешь, что он воспроизводит и подтверждает гремучую смесь насилия и интеллектуальности, свойственную этой игре. Тогда как на демонстрационных досках они всего лишь кончиками пальцев передвигают фигуры — проворно опровергая наивное предложение еще какого-нибудь гроссмейстера, если судить по языку, можно подумать, что они участвуют в уличной драке. Вы не просто атакуете фигуру, вы набрасываетесь на нее. Не просто берете, допустим, ладью — но сшибаете ее, мочите или вырубаете. Пешки могут тихо-мирно перемещаться по доске — но предпочитают нестись в атаку, будто это штурмовые дивизии. Навязывая противнику цейтнот, вы стараетесь повиснуть на нем', жертвуя фигуру — сдаете ее, будто город на разграбление. И поскольку глаголы, связанные с семантикой насилия, требуют жертв, деревяшки вашего противника воплощаются в живую материю: «Я хочу надрать уши такому-то парню и такому-то».