Письма из Лозанны

«Древние черепки эти были случайно найдены В. П. на размыве песчаного обрыва берега Сейма, верстах в десяти от Конотопа.

Сегодня в пять часов утра Бирюков уже стучал мне в окно, и мы покатили на простой телеге осматривать открытое им место.

Все время пути он говорил неумолчно. И все о своей мечте и о путях к ее исполнению. Много в нем еще детского, но как свежо и радостно становится на душе, когда видишь такие пробуждающиеся, тянущиеся к свету силы земли! Уверен, что, если выдержит физически, В. П. вырастет в крупную величину. Дай ему Боже!»{202}

С. Минцлов не ошибся. В. П. Бирюков стал ученым-ураловедом. Книга «Дебри жизни» полна таких открытий и неожиданных подробностей.

Глеб Успенский

О том, что Глеба Ивановича Успенского интересовали Урал и Сибирь, свидетельствуют его очерки о переселенцах.

Было заманчиво найти неизвестные документы. В фондах Челябинского переселенческого пункта обнаружить такие бумаги не удалось. И тем не менее упрямая мысль не оставляла меня: связи, прощупывающиеся пока слабо, волновали и заставляли продолжать поиск.

Я перелистал подшивки уральских и сибирских газет с надеждой найти что-нибудь, но материалов не встретилось, исключая статей общего характера, посвященных его 75-летию. Одна из них «Памяти Глеба Успенского» С. Тарина, опубликованная в «Голосе Приуралья», лишь упоминала, что он бывал на Урале и в Сибири.{203}

Когда же впервые у Глеба Успенского появилась мысль о поездке?

В письме В. М. Соболевскому — редактору газеты «Русские ведомости», с которым у Глеба Ивановича были дружеские отношения, Успенский просил послать его в Бийский округ, к переселенцам.{204} Это было весной 1884 года. Через месяц он двинулся в Сибирь.

Впечатления его были безрадостны:

«…В Перми я занимался моими книгами и чувствовал некоторую скуку, но один эпизод заставил меня призадуматься, как говорится, крепко. Как-то утром слышу я какой-то отдаленный звук, будто бубенчики звенят, или, как в Ленкорани, караван идет с колокольчиками, далеко-далеко. Дальше, больше, — выглянул в окно (окно у меня было в 1-м этаже), гляжу — из-под горы идет серая, бесконечная масса арестантов. Скоро все они поравнялись с моим окном, и я полчаса стоял и смотрел на эту закованную толпу: все знакомые лица, и мужики, и господа, и воры, и политические, и бабы, и все — все наше, из нутра русской земли, человек не менее 1500, — все это валило в Сибирь из этой России. И меня так потянуло вслед за ними, как никогда в жизни не тянуло ни в Париж, ни на Кавказ, ни в какие бы то ни было места, где виды хороши, а нравы еще того превосходней».{205}

«В Екатеринбурге меня еще больше одолела жажда ехать дальше на новые места, — продолжает он свою мысль в том же письме. — Отчего переселяются только мужики, а интеллигенцию тащат на цепи? И нам надо бросать добровольно запутанные, тяжкие, ненужные отношения, хотя бы они и были старые, привычные, и искать и мест и людей, с которыми можно чувствовать себя искренней и сильней».{206}

Первая поездка сложилась для писателя неудачно. Он вынужден был возвратиться. После в письме Е. П. Летковой он писал: