Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

1. Избранный народным трибуном Луций Клодий[5962] очень почитает меня или — чтобы сказать выразительнее — очень любит меня. Раз я так убежден в этом, не сомневаюсь (ведь ты хорошо знаешь меня), что ты признаешь, что и он любим мной; ведь ничто, мне кажется, так не свойственно человеку, как отвечать в любви тем, кто призывает тебя к ней. Он, мне показалось, предполагает — притом не без большой скорби, — что его недругами или, вернее, через его недругов тебе сообщено кое-что, от чего ты несколько отдалился от него. Я не склонен, мой Брут, необдуманно утверждать насчет другого (это тебе, полагаю, известно): ведь это опасно, так как желания людей скрыты и природа их многообразна. Образ мыслей Клодия я постиг, узнал, оценил. Суждения его многочисленны, но писать о них нет необходимости; ведь я хочу, чтобы это казалось тебе скорее свидетельством, чем письмом[5963]. Антонием ему оказана услуга; значительная часть этой самой услуги зависит от тебя; поэтому он хотел бы, чтобы тот был невредим при условии, что и мы невредимы.

2. Однако он понимает (ведь он, как ты знаешь, совсем не глуп), что дело доведено до такого состояния, что и те и другие не могут быть невредимыми; поэтому он предпочитает нас, а о тебе и говорит и мыслит как лучший друг. Итак, если кто-то написал о нем или сказал при встрече иное, то еще и еще прошу тебя верить именно мне, который и легче могу судить, нежели неизвестное лицо, и больше люблю тебя. Считай Клодия своим лучшим другом и таким гражданином, каким должен быть и благоразумнейший и обладающий прекрасным состоянием.

DCCCLXXIII. Марку Юнию Бруту, в Грецию

[Brut., I, 2, §§ 1—3]

Рим, приблизительно 20 мая 43 г.

Цицерон Бруту привет.

1. Когда письмо было написано и уже запечатано, мне вручили письмо от тебя, полное новостей. И удивительнее всего, что Долабелла послал пять когорт на Херсонес[5964]. В таком ли изобилии у него войска, что он, который, как говорили, бежал из Азии, пытается подступить к Европе? Но что рассчитывал он сделать с пятью когортами, когда ты располагал в этом месте[5965] пятью легионами, превосходной конницей, многочисленными вспомогательными силами? Впрочем, эти когорты, надеюсь, уже твои, раз тот разбойник[5966] был столь безумен.

2. Высоко хвалю твое решение: ты двинул войско из Аполлонии и Диррахия не раньше, чем услыхал о бегстве Антония, о вылазке Брута[5967], о победе римского народа. Итак, ты пишешь, что ты потом решил вести войско на Херсонес и не допускать, чтобы власть римского народа была игралищем для преступнейшего врага[5968]; ты поступаешь сообразно со своим достоинством и с пользой государства.

3. Ты пишешь о восстании, которое произошло в четвертом легионе[5969] ввиду обмана со стороны Гая Антония; ты примешь в хорошем смысле[5970] — ведь суровость солдат находит у меня большее одобрение, нежели твоя снисходительность…

DCCCLXXIV. От Децима Юния Брута Альбина Цицерону, в Рим

[Fam., XI, 19]

Верцеллы[5971], 21 мая 43 г.

Децим Брут шлет большой привет Марку Туллию Цицерону.

1. Пожалуйста, донесение, которое я посылаю сенату, ты сначала прочти и измени, если что-нибудь найдешь нужным. Ты сам заметишь что я писал по необходимости; так как я считал, что четвертый и Марсов легионы[5972] будут со мной, как, с вашего согласия, признали нужным Друз и Павел[5973], то я решил, что об остальном можно меньше беспокоиться. Теперь же, раз со мной нуждающиеся во всем новобранцы, я не могу не бояться и за свою и за вашу участь.

2. Вицетинцы[5974] глубоко уважают меня и Марка Брута. Прошу тебя не допускать в сенате какой-либо несправедливости по отношению к ним из-за рабов, родившихся в неволе[5975]. Дело у них честнейшее, сознание долга перед государством необычайное, противники их принадлежат к мятежникам и самым праздным людям. За одиннадцать дней до июньских календ, из Верцелл.

DCCCLXXV. От Марка Эмилия Лепида Цицерону, в Рим

[Fam., X, 34, §§ 3—4]

Серебряный Мост, 22 мая 43 г.

Лепид Цицерону.

3. Хотя между нами, ввиду нашей близкой дружбы, и всегда было соперничество в необычайном стремлении к взаимным услугам и оно, в соответствии с этим, заботливо соблюдалось нами обоими, я все-таки не сомневаюсь, что при столь сильном и столь неожиданном волнении в государстве мои хулители с помощью ложных слухов сообщили тебе обо мне кое-что недостойное меня, что сильно взволновало тебя ввиду твоей преданности государству. Что ты принял это спокойно и не счел нужным сразу поверить, мне сообщили мои управители; как оно и должно быть, это чрезвычайно приятно мне. Ведь я помню и то прежнее, что произошло от твоего желания возвеличить и почтить мое достоинство и что навсегда останется врезанным в моей памяти.