Письма к Безымянной

– Думаешь? – Людвиг потирает веки. Мало кто из его знакомых, кроме безмятежного, полного жизни Диабелли, приобщался к вальсам. – Может, ты и права. Может, в этом и проблема. А может, не счастливые, а… добрые? Тогда прости тем более.

– Не за что извиняться! – выпаливает Амалия и все-таки встает, шурша платьем. Опускает руку на клавиши, словно гладя их. – Карла спасли…

– Не спас, а довел, – уверяет Людвиг мрачно. Амалия молчит. – Если это он тебе сказал, то врет, хитрит, подлизывается. Он к этому иногда склонен, он не так хорош, как кажется, так что правда, не огорчайся, что у вас… – он медлит, ища тактичные слова, – что он мечтает, понимаешь ли, о другом. Это пока. Это пройдет.

Амалия кивает, но не поднимает глаз.

– А кого вы любите? – читается вдруг по ее губам.

– Уже никого, наверное, – откликается Людвиг и сам удивляется тому, что сказал это так бесхитростно.

– Каменное сердце. – Лицо Амалии не разочарованное, не злое – жалостливое.

– Да, да, на болотах я еще не был, – отшучивается Людвиг, хотя в груди все перекручивает.

– Сходите, – советует она. Людвиг машинально кидает взгляд за окно и видит там тяжелый темный ливень. Грозы нет, но дождь уже неделю льет бесконечно.

– Схожу, – обещает он, хочет добавить что-нибудь или подойти и просто поцеловать ей руку в благодарность за чудаковатую беседу, но не успевает: боковым зрением видит открывшуюся дверь.

– Брат.

Появившийся на пороге Николаус тихо, с видом очень хмурым манит его к себе. Людвиг дарит Амалии только глубокий поклон и выходит.

Отчего-то он чувствует страх, такой настигал его разве что перед отцом и Гете, ни перед кем другим. Он даже смотреть на брата избегает, пока тот идет вперед – к лестнице, потом по ней, потом по коридору к кабинету. Зайдя, Людвиг осматривается, лишь бы отвлечься: привычно окидывает взглядом множество книг – все как одна с золочеными корешками, – и чучел, и заспиртованную змею в банке, и пару греческих бюстов на подоконнике. Королевство аптекарского мусора. Но мысль не забавляет. Нико садится за стол, Людвигу сесть не предлагает и, придвинув чистый лист, просто пишет, пишет быстро и остервенело, сильно-сильно давя на перо. Людвиг склоняется, уперев в столешницу ладони.

«Дорогой брат! Я больше не могу наблюдать молча. Мне кажется, вам с Карлом пора домой, потому что весь этот праздный сон не идет на пользу ни ему, ни тебе. Два месяца! Вместо двух недель!!!»

Нико поднимает глаза и встречается со взглядом Людвига без стеснения. Сжимает губы. Подкрашенная в черный прядь падает на глаз, но он не замечает.

– Длинновато, – отвечает Людвиг с оскалом, хотя последние слова – неявное эхо слов Карла – царапают все внутри. – Что, решил составить мне официальное письмо?

Нико опускает голову. Сосредоточенно пишет дальше. Перо в одном месте рвет лист.

«Он талантливый, неглупый юноша. И у него есть цель. Ему не стоит тратить здесь время, чем раньше он начнет подготовку к службе, тем лучше. Ты должен понимать».

Должен. Людвиг снова встречается с братом взглядом, кивает, но боль и злость неумолимо крепнут. Он знает, что неправ. Знает, что следующие слова выйдут жалкими. Но все равно интересуется, надеясь, что ответ будет сочиться ядом и Нико это почувствует:

– Ты так расстроился, что Карл не горит желанием жениться на твоей сиротке? И поэтому гонишь нас вот так сразу, в такую непогоду?

– Не гоню! – Нико выпаливает это вслух, сверкнув глазами. – И она не сирота!

Опять он, явно пересилив какие-то более бурные чувства, склоняется, опять пишет. Людвиг следит, и желание отнять лист, просто вырвать, скомкать и швырнуть, все невыносимее. Какого черта? Какого черта его воспитывают и стыдят?

– «Если ты не хочешь потом сам же себя корить и ссориться с Карлом сильнее, то твой долг – поскорее отпустить его», – читает он раздраженно. – Нико, это наши…

– У него есть цель, – добавляет Николаус и еще немного шевелит губами.

– Что? – переспрашивает Людвиг, щурясь. Ему показалось, что он понял, но он, пожалуй, хочет это услышать. – Нико, сжалься над немощным братом, напиши.

Нико молчит. Он, совсем как неродная дочь, чуть вжал голову в плечи.

– Я сказал, напиши! – рявкает Людвиг громче, стучит по столу, чтобы разозлить, а вовсе не напугать – и Нико злится, до раздутых ноздрей. Снова склоняется, снова скрипит пером. На листе, чуть ниже всех прочих слов, крупнее и жирнее, появляется:

«У него есть цель. В отличие от тебя».

Людвиг молчит, а ногти его медленно, болезненно скребут по столу. Нико морщится: видимо, звук слышно, видимо, он противный. Но тут же пальцы сжимают перо судорожнее, упрямее, снова оно ныряет в чернильницу, снова устремляется к листу и, на этот раз соскальзывая, роняя капли, сбиваясь, пишет, криво и спешно:

«Я всегда рад тебе, Людвиг. И мне очень за тебя тревожно. Но у меня здесь не зачарованный Аваллон. Время в остальном мире продолжает течь, и Карлу правда пора строить собственную жизнь. Так, как он того хочет, он, не ты».