Письма к Безымянной

К удивлению Людвига, назад его позвали уже наутро. Вернули ноты, рассыпались в похвалах, что он замахнулся на подобную сложность. Рекомендовали: «Публиковать немедленно!» – ни слова о бунтарстве, об очевидных заигрываниях с маршами, о самой темной, зловещей части, которую породил спор об убийствах волчат. Людвиг торжествовал: неужели все настолько хорошо, раз для Гайдна это потеряло важность? Людвиг радовался: неужели Гайдн пошел наконец на настоящую мировую, принял нерадивого ученика таким, какой есть? Он не решился спросить, а по глазам прочитать ответы не смог. Гайдн быстро выпроводил его: собирался к импресарио. Но Людвиг не задумался… а зря.

Дальнейшее он и теперь, ловя участливые взгляды Сальери, вспоминает с таким стыдом, что подташнивает. Черт возьми, каким он был наивным, каким самонадеянным! Окрыленный, от Гайдна он помчался на Шпигельгассе – помня, что Сальери должен быть дома. Людвиг не мог даже объяснить себе, что им движет, почему он отринул диковатую застенчивость. Ему ведь мучительны были встречи вне балов: всякий раз невольно думалось о ранах, всякий раз Людвиг боялся, что не сдержится, спросит – и будет выгнан. Ему тяжело давалось картинное неведение, тем тяжелее, чем доверительнее становилась их связь. Но ему очень, очень хотелось показать новое сочинение Сальери. Он плюнул даже на формальности вроде записки о скором визите. Болван.

Сальери, конечно, принял его тепло. На столе, как всегда, было обилие пирожных и крепкий, как адская бездна, кофе, а вот разговор давался с трудом. Людвиг ерзал в кресле, косился по сторонам, грыз прядь – понял вдруг, что не сможет просто взять и выпалить: «Я тут сочинил кое-что, не посмотрите?» Поэтому он спрашивал о грядущих переменах в оперном репертуаре, о здоровье жены, о планах на лето, о новых моделях фортепиано… Он старался изо всех сил, но вскоре Сальери мягко его прервал: «Мне кажется, у вас что-то случилось. Вы не поэтому ли здесь?» Ну конечно, с таким количеством детей и подопечных он вряд ли мог не заметить. И наконец Людвиг с путаными объяснениями, больше похожими на извинения, вручил ему сочинение. Легче не стало, наоборот, сердце заколотилось в горле, норовя вытолкать назад любое опрометчиво проглоченное пирожное.

Сальери читал ноты долго, вдумчиво. Лицо почти не менялось – только изредка он чуть улыбался, склонял голову, щурился, шевелил губами. Людвиг за это время извелся весь, гадая, что услышит. Он молился всем богам: должно же быть хоть что-то хорошее, раз восторгался Гайдн! Он не хвалит ничего просто так. Но ладони предательски потели, сердце не унималось.

Наконец Сальери поднял глаза. Он сидел молча – расслабленный, задумчивый, под падающим из окна вечерним солнцем: половина лица вызолочена, половина – в густой тени. Пальцы теребили страницы, взгляд казался отсутствующим. Людвиг решился спросить сам:

– Ну… как вам? Это мой первый опыт в такой сложной музыке.

Сальери слегка кивнул, по-прежнему не улыбаясь, но по первой странице провел ладонью, будто гладя кого-то. Людвиг завороженно проследил за движением и поспешил прибавить: «Меня не надо щадить». Голос дрогнул. Оставалось дождаться приговора, принять, сравнить с учительским… Сальери вздохнул. Заговорил он тихо, глядя теперь остро, так, будто искал что-то у Людвига в глазах. Солнце дрогнуло в его ранней проседи.

– В таком случае очень хорошо. Я давно не встречал вещей, в которых так оглушительно и в то же время деликатно переплетались бы торжество и горе. – Он начал складывать листы ровнее. – Действительно сложно, но валторновые и струнные партии сильные. Вообще должен сказать, вы выбрали необычный инструментальный состав, в котором, правда, кое-что кажется мне… – Он запнулся.

– Что? – потребовал Людвиг и даже немного подался через стол.

Сальери покачал головой. Похоже, он смутился.

– Я же говорю, не щадите меня! – Наверное, нужно было уверить, что ни при каком раскладе он не обидится, но обещание запоздало. – Я хочу не погреться в лучах вашего одобрения, а стать лучше! Я…

Сальери его не остановил, но он осекся сам, под простым взглядом, где читалось совсем неожиданное. Восхищение. Почти пьянящая, сбивающая с ног отеческая нежность. И все равно – какая-то тоскливая, раздражающая донельзя неловкость.

– Людвиг, я хотел бы… но я уверен: ваш учитель еще обсудит это с вами и укажет недочеты сам. Ему будет приятно увидеть такой прорыв, даже притом, что это откровенный, – Сальери усмехнулся, кажется, задорно, – «Тарар» в плане умонастроений. И все же я польщен, – он аккуратно положил листы на диван рядом, – что вы показали мне ее первому, хотя наши уроки еще не начались. Спасибо за доверие. Очень хочу услышать ее и буду рад запросить для концертов Общества, когда герр Гайдн все с вами отшлифует. Работы вам предстоит много, но результат будет грандиозный.