Письма к ближним

Нет сомнения, «Союзу борьбы» с детской смертностью придется, кроме лечебной и материальной помощи, вести самую деятельную нравственную пропаганду и даже не только среди этих распутных девок и баб. В рассказе г. Волковича отмечено, как весело уморила голодом четырех своих младенчиков двадцатипятилетняя горничная и как звонко она торгуется с плотником о сосновом кресте – для пятого. «Все под хрестом!» – ухмыляется ражая баба. Это – нравственное помешательство, гадкая мода больше, чем гадкое сердце. Но вот эта фраза – «Все под хрестом!» – намекает на похороны, на присутствие в данной местности священника. Возможно ли допустить, чтобы священник не знал о гнусном обычае в его приходе – морить детей голодом? А если это возможно допустить, то какой это ужас – хоронить пятерых детей подряд, не зная, что они замучены голодной смертью! Знает священник о преступлении, или не знает, – в обоих случаях «Союз борьбы» мог бы открыть батюшке глаза. Деревенский священник в глазах народа материально почти ничто, но если захочет, – он – могущество, он власть, и в данном случае более действительная, чем все прочие. Можно ли по закону, как думает А.Н. Шабанова, обязать бабу кормить ребенка? Как уследить в этом интимном жесте, полном столь высокой прелести, – в жесте кормления – поит ли она молоком или душит? Пусть каждое доказанное смертоубийство карается как смертоубийство, но еще раньше этого священник должен знать всех матерей своего прихода и их отношение к детям. Тут место самому беспощадному обличению и проповеди апостольской со всею строгостью вечного авторитета, представляемого церковью. Забавно в самом деле обращать в христианство чукчей и алеутов, когда у нас под Петербургом, на бойком дачном месте по железной дороге такие нравы! Существуй «Союз борьбы» – он мог бы поднять на ноги всю местную интеллигенцию, печать, духовенство, власти, наконец порядочную часть самого крестьянства, и общими силами это гнуснейшее из бытовых преступлений было бы уничтожено. Гнуснейшее – ибо что такое грех Каина перед этой жизнерадостной матерью, замаривающей голодом новорожденного? «В других местах, – замечает г. Волкович, например, в Воронеже, новорожденного бросают за вал, хорошо зная, что его тотчас съедят свиньи… Топят в отхожих местах, в болотах…»

Кто знает, может быть, не в нищете, а именно в этом бытовом неуважении к жизни весь корень наших бедствий. Люби мать своего ребенка, ну хоть как собака своих щенят, она, может быть, отстояла бы его и от голода, и от эпидемий. Как не вспомнить опять татарок и евреек! И они нищие, а дети у них не мрут. «Закун!» – восклицает восторженно татарин в «На дне» г. Горького. У него, у этого татарина, попавшего в ночлежку, на дно жизни, в толпу бродяг, еще живо чувство нравственного закона, того самого, что муллы преподают в мечетях, из священной книги, что ангел, посланный Аллахом, положил Магомету на сердце. – «Закун!» – и татарин не плутует среди плутов, а татарка не выступает в роли дьявола для своих детей. И рядом послушайте циническое отношение к закону русской толпы, их воровское резонерство и нигилизм. Нет сомнения, что «Союзу борьбы» достанется не только вот эта невинная операция: утереть ротик ребенку, поставить клизму, компрессик и т. п. Наряду с этим необходима самая неустанная борьба с вредными наваждениями, с упадком совести, с нищетою веры, с оскудением поэзии в народе, с помрачением того благородного облика, который некогда отличал великое наше племя.

Что можно поделать «только деньгами» там, где вы встречаетесь с застарелым невежеством и бытовой бессовестностью? Я говорил в прошлый раз об ужасной палке вместо щипцов, которою бабка ворочает внутри родительницы. Чтобы заменить палку щипцами, нужны деньги. Но при чем тут деньги, если родившегося ребенка начинают, например, парить в бане? Если его «правят», трясут головою вниз, если все тело его розовое и нежное обсыпают солью? Об этих народных обычаях вы можете прочесть в книжке д-ра Демича. В Тульской губернии слабых детей просовывают сквозь расщепленный дубок. В Симбирской кладут исхудалого младенчика на лопату и суют его в печь, где пеклись пироги, причем часто назад вынимают мертвого. Беспокойных детей опаивают маковыми головками, т. е. опием и пр. А разве все эти свивальники, зыбки без света и воздуха, укачивающие до рвоты, – разве это не сплошная пытка? Сама соска из прокислого хлеба – этот бич Божий, уносящий ежегодно более жизней, чем меч Атиллы, сама соска дается не только по недостатку молока, а из суеверия, будто от хлеба ребенок будет крепче. Вот в этих бесчисленных случаях «власти тьмы» нужны ли «только деньги» или еще нечто другое, невесомое, в чем земство и теперь не нуждается, но в чем так нуждается наша одичавшая деревня?