Немецкие поэты и философы старались, конечно, разукрасить елико возможно цикл песен, или «авантюр», нибелунгов. Они старались облагородить его, придать ему глубочайший смысл, а Вагнер своей стихийной «древнегерманской» музыкой навязал немецкую поэму всему свету. Но сколько ни фальсифицируйте разбойный смысл поэмы, он останется чисто разбойным. Этот смысл глубоко символичен и для нашего времени, лучше всего характеризуя подлинную душу немецкого народа, душу предательскую и жадную до чужого добра. Ведь и нынешняя война ведется все из-за того же золота нибелунгов, из-за достатка мирных земледельческих соседей, который не дает покоя немецкой алчности. Надо заметить, что, несмотря на примесь волшебства, немецкая «Илиада» сложилась уже в XII веке, когда немцы были давно христианами. Герои поэмы в промежутках между злодействами исправно ходят к обедне и т. п.
Вы скажете: мало ли что в древности было, да прошло! Нельзя же по старинным мифам, по народному варварскому эпосу судить о теперешнем немецком народном характере. Что вышло бы, если о русском народном характере мы стали бы судить по подвигам Ильи Муромца, Микулы Селяниновича, Святогора или по «Слову о полку Игореве»? Я ответил бы на это: да ничего худого для нас из этого не вышло бы. Обнаружилось бы только то, что наши богатыри, созданные народным воображением, были истинные джентльмены в сравнении с немецкими героями «Нибелунгов». Из всех русских богатырей плутоват был несколько один Алеша Попович, за что и подвергся порицанию своих товарищей. Русские богатыри проливали кровь свою не за чужое золото, неведомо где зарытое, а за свободу родной земли, за честь родной веры, за славу родного престола – буквально за то же самое, за что сражаются наши чудные бойцы и теперь на высотах армянских и карпатских гор, за Вислой и в прусских лесах и болотах. И русская древняя женщина, например Ярославна, кажется светлым ангелом в сравнении с Кримгильдой. Народный наш характер каким был в эпоху Ильи и Микулы, таким и остался. Таким точно остался и характер немцев со времен нибелунгов. Но если вам угодно свидетельство поновее, чем немецкая «Илиада», обратимся к новой германской литературе.
Возьмем самый яркий немецкий тип, зарисованный гениальнейшей немецкой кистью. Согласитесь, что таким типом является Фауст из трагедии Гёте. Если бы Гёте сочинил своего доктора Фауста вполне самостоятельно, можно бы еще подумать, что его герой не вполне характерен для немца. Но Гёте не сочинял своей темы, а только разработал ее. Фауст, по-видимому, историческое лицо, это ученый-колдун, о котором легенды слагаются в самом начале XVI века и записаны многими писателями, включая Лютера. Некий Фауст, по-видимому, действительно учился в Краковском университете. Он заключил договор с чертом, дал ему расписку, написанную своей кровью, вел веселую, разгульную жизнь в сопровождении черта, сопутствовавшего ему в виде собаки, а затем, через двадцать четыре года кутежей и распутства, провалился в ад. Немецкие писатели разукрасили и эту фабулу всевозможным глубокомыслием, но везде у них остается одна черта: ученый немец, много лет изучавший теологию, изменил ей, продал душу дьяволу за золото, за молодость, за возможность «пожить в свое удовольствие». Следует думать, что Гёте, вложивший весь свой гений и свыше полстолетия труда в обработку своей трагедии, вернее других понял характер Фауста и вместил в него наиболее немецкой жизненности. Рассмотрите же беспристрастно эту ультрагерманскую душу – много ли в ней действительно благородства? В ней, прежде всего, нет и тени основной черты благородства – благодарности к Создателю, а вместо нее вечное всем недовольство, почти сатанинское. Вот как характеризует Фауста Мефистофель (в разговоре с Господом): «Не веселы ему все радости земные. Как сумасшедший, он рассудком слаб. Всегда куда-то вдаль стремится, всегда в желанья погружен: то с неба звезд желает он, то хочет высшим счастьем насладиться и все не может удовлетвориться».