Письма к жене

Мой ангел, сей час послал я к графу Литта извинение в том, что не могу быть на Петергофском празднике[365] по причине болезни. Жалею, что ты не увидишь; оно того стоит. Не знаю даже, удастся ли тебе когда-нибудь его видеть. Я крепко думаю об отставке.[366] Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может ещё поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживаем.[367]Умри я сегодня, что с Вами будет? мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане,[368] и ещё на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку.[369]Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходимость; дай сделаться мне богатым — а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову. П.<етер> Б.<ург> ужасно скучен. Говорят, что свет живёт на Петергофской дороге. На Чёрной речке только Бобринская да Фикельмон. Принимают — а никто не едет. Будут большие праздники после Петергофа. Но я уж никуда не поеду. Меня здесь удерживает одно: типография.[370] Виноват, ещё другое: залог имения.[371] Но можно ли будет его заложить? Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уж крови, что все пиявки дома нашего[372] её мне не высосут. Кстати о доме нашем: надобно тебе сказать, что я с нашим хозяином^а[373] побранился и вот почему. На днях возвращаюсь ночью домой; двери заперты. Стучу, стучу; звоню, звоню. Насилу добудился дворника. А я ему уже несколько раз говорил прежде моего приезда не запирать — рассердясь на него, дал я ему отеческое наказание. На другой день узнаю, что Оливье на своём дворе декламировал противу меня и велел дворнику меня не слушаться и двери запирать с 10 часов, чтоб воры не украли лестницы. Я тотчас велел прибить к дверям объявление, писанное рукою Сергея Николаевича, о сдаче квартеры — а к Оливье написал письмо,[374] на которое дурак до сих пор не отвечал. Война же с дворником не прекращается, и вчера ещё я с ним повозился. Мне его жаль, но делать нечего; я упрям и хочу переспорить весь дом — включая тут и пиявок. Я перед тобой кругом виноват, в отношении денежном. Были деньги … и проиграл их. Но что делать? я так был желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь. Всё Тот[375] виноват; но бог с ним; отпустил бы лишь меня восвояси. Письмо твоё не перед мной: кажется есть что-то, на что обязан я возразить — но до другого дня. Пока прощай. Цалую тебя и детей, благословляю всех троих. Прощай, душа моя — кланяйся сёстрам и братьям. Сергей Ник.<олаевич> на днях в офицеры произведён, и хлопочет о мундире.[376]

А. П.

Комментарий

Автограф: ИРЛИ, № 1519.

Впервые: ВЕ, 1878, март, с. 19—20. Акад., XV, № 961.

Основанием для датировки являются слова Пушкина о том, что Сергей Николаевич «хлопочет о мундире». 29 июня С. Н. Гончаров явился к Пушкину уже в мундире (см. письмо 59).

59. 30 июня 1834 г. Петербург