Она ощущала, как утро наполняет ее ватное, сонное тело новым днем. Как буквально с золотыми теплыми (даже если утро было зимним) чуткими лучами она получала силы нового, чудного дня. Тело становилось легче одеяла, оно теряло оковы ночи. Сны выветривались, запомнить их было совершенно невозможно. Снам она не верила. Новые мысли еще не успевали накинуться путами раздумий и в этой пустоте, в этом штиле хотелось тонуть. Хотелось не просыпаться. Не спугнуть. Не помешать. Хотелось просто не шевелиться, чтобы не упустить, не просеять ни одного грамма утра. Минуты. Сантиметра. Лучи медленно, вальяжно, важно, – будто какие-то песочные графы, – скользили по одеялу, согревая своими легкими прикосновениями. Они еле касались расплескавшихся по подушкам волос. Могли сидеть на руке или перебирать звенья на браслете. Тихо. Неспешно. Будто четки. Они не слепили, не отвлекали одежками, не хвастались бантами и буфами. Не смеялись громко. Не напевали песен. Они лишь принесли в своих камзолах известие, что новый день готов ко встрече и дожидается за окнами у причала. Где-то между спящим баркасом и сонными шхунами.
Как хороша эта утренняя лень. Она не несет в себе угрозы. Так, просто блажь. Она просто необходима по утрам в небольшой дозе. Как хорошо, что в мире она еще осталась. Что ее еще не вытравил этот бесконечный забег дел. Лень становится роскошью, которую может позволить себе не каждый. Дожили. Не каждый может с нею и совладать. Как все-таки хорош этот утренний ленивый ритм. Медленнее самых медленных созданий. Секундной стрелке тут точно не место. Цифры стерты. Здесь все томно и все нараспев. Здесь все тянется и немного спотыкается. Здесь все как-то очень приблизительно, слишком размыто, еле слышно. Здесь все плавно и без углов, здесь шепот, а не крик. Здесь хватает времени на оттенок и на запах. Здесь нет места суете и бегу, нет ожиданий и предвкушений, нет будущего. Здесь есть только сейчас. Как мало и как много этого «сейчас», если присмотреться. Эмине-ханым будили не часы, вернее, не будильник. Она просыпалась под звуки азана, которые разлетались по округе и, казалось, окутывали все вокруг. Они содрогали небольшой остров и окончательно разбивали ночь вдребезги. Но без звона и лязганья. Эти осколки не впивались, а становились воздухом нового утра. Невидимыми молекулами. Прозрачными нитями. Неяркими вспышками. Облаками. Туманами. Газами. Проведи рукой, и все смешается. Вдохни, и все померещится. Открой чуть шире глаза, и все исчезнет. Они вырывали ее из сна и погружали в удивительное состояние – зыбкое, тягучее, пушистое иное пространство, на стыке сна и реальности. Именно эти мгновения были такими томными и прелестными, что хотелось их продлить, но не раствориться. Окунуться, но не утонуть. Утро – дело сугубо личное и принадлежит исключительно тебе. В этой красоте крылась определенная доброта и особая ценность: беззащитность, укромность нового целого дня. Который начнется только так, как ты пожелаешь.
А он уже бежал. Солнце светило Энесу прямо в глаза и размывало все вокруг, оставляя только контуры. Углы, шипы, сутулые спины и деревья. Кусты, бордюры, флаги, вывески, фонари, ограды, белье на веревках – все контуры. Он щурился, но это не спасало. Город превратился в картонный, и теперь на фоне ярко желтого, почти оранжевого, солнца-фона, были движущиеся фигурки темно-коричневых силуэтов людей. Так случается в этом городе ранним утром. Какие-то горожане стали походить на слонов, какие-то на фламинго или бегемотов – людей было не разглядеть. Город стал похож на театр теней а-ля Карагез – непременно посмотрите его выступление, когда будете в этих местах. Дома сливались в единый абрис декораций и уже напоминали занавес, а на сцене разворачивалось утреннее представление. И было оно фантастическое. Драматургом тут будете только вы. Ну, что? Готовы к новой пьесе?