Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну.

(37) Соображения об общей пользе и о несправедливости некоторых отдельных лиц принудили установить государственное обложение и много разных налогов. Среди них установлен был сбор двадцатой части с наследства, обложение вполне терпимое, особенно легкое для посторонних наследников, тяжелое для домашних. Таким образом одним оно в тягость, другим незатруднительно. В самом деле, совершенно ясно, с какой горечью должны переносить люди (лучше бы им было совсем этого не испытать!), чтобы что-либо отымалось или как бы отсекалось от того имущества, которое было приобретено общими усилиями с кровными родственниками, под благословением общих святынь, на которое они привыкли смотреть не как на чужое или только предполагаемое, но как на свое, давно ими обладаемое, подлежащее передаче кому-либо из самых близких. Но такая мягкость закона соблюдалась только в отношении граждан древнейших родов. Новые же граждане, присоединились ли они к гражданству через латинское право или непосредственно по милости принцепса, если они сразу же не приобретали прав родства1585, считались совсем чужими тем, с которыми были уже тесно связаны. Таким образом величайшее благо обращалось для них в тягчайшую несправедливость, и римское гражданство было для них как бы причиной ненависти, раздора и сиротства, разлучая их с самым для них дорогим, с детьми, любовь к которым оставалась в их сердцах нерушимой. Находились, однако, и такие, которые так высоко ценили наши права, что считали, что римское гражданство вполне возмещает потерю не только двадцатой части наследства, но и всех родственных связей, однако тем, которые его так высоко ценили, оно, должно быть, доставалось совершенно безвозмездно. Поэтому отец твой установил, чтобы лица, не получившие вместе с правами гражданства права родства, не платили двадцатой части от того имущества, которое переходило от матери к детям или от детей к матери. Такую же льготу он предоставил и сыну в отношении отцовского имущества, если только сын был возвращен под власть отца, считая неправильным, неподобающим и почти нечестивым вводить в семейные отношения торгашеские расчеты и разрывать из-за двадцатой части имущества священнейшие родственные связи, если это не является каким-нибудь наказанием: ведь ни один налог не представляет собой столь большой ценности, чтобы ради него делать родителей и детей чужими друг другу.

(38) В таких пределах было сделано твоим отцом: может быть меньше, чем следовало наилучшему принцепсу, но не меньше, чем наилучшему родителю, который, собираясь усыновить наилучшего преемника, показал свою родительскую любовь еще и в том, что, удовольствовавшись тем, что лишь затронул некоторые вопросы или, скорее, указал путь к их разрешению, сохранил для сына обширный и почти нетронутый материал для благих дел. Итак, сейчас же к его дарам твоя щедрость добавила, чтобы как сын при наследовании отца, так и отец, наследуя сыну, были свободны от налога, чтобы отец, перестав быть отцом, не потерял и всего другого, что у него было. Отлично это, цезарь, что ты не допускаешь, чтобы слезы родителей облагались налогами. Пусть отец владеет имуществом сына без ущерба и пусть не делит наследства ни с кем, кто не охвачен общей с ним печалью. Пусть никто не требует от отца, только что осиротевшего и потрясенного своим горем, каких-либо корыстолюбивых расчетов и не принуждает его разузнавать, что оставил после себя сын. Я, сенаторы, особенно ценю этот дар принцепса и утверждаю, что он заключает в себе глубокий смысл. Ведь тот акт, в котором не видно разумного смысла, скорее говорит о честолюбии государя, его хвастовстве, расточительстве и еще о чем угодно, только не об истинной щедрости. Достойно твоей доброты, император, смягчать тяжесть сиротства и не допускать, чтобы кто-нибудь, потеряв сына, подвергался сверх того еще какому-нибудь огорчению. И без того достаточно горестно отцу быть наследником сына, что же будет, если у него появятся сонаследники со стороны? Прибавьте к этому, что когда божественный Нерва постановил, чтобы дети были освобождены от налога двадцатой части из отцовского имущества, то вполне естественно было, чтобы такую же льготу по отношению к имуществу детей получили и родители. Почему бы, в самом деле, младшее поколение имело больше льгот, чем старшее? Почему бы равная справедливость не распространилась и на него? Но ты, цезарь, устранил эту исключительность, прибавив: «если только сын был под властью отца», обратив, конечно, внимание на тот закон природы и естественную его силу, которая предписывает, чтобы всегда дети были под властью родителей, а не передает среди людей так же, как у зверей, власть сильнейшему.