Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну.

(67) Мне кажется, что я уловил такой образ мыслей нашего общего отца как из содержания его речи, так и из самой манеры ее произнесения. Сколько веса в его суждениях, сколько неподдельной правдивости в его словах, сколько убедительности в голосе, сколько выразительности в лице, во взгляде, в манере держать себя, в жестах, во всех телодвижениях. Он всегда сдержит свои обещания, и сам будет уверен в том, что мы, стоит нам только вкусить свободы, которую он нам даровал, всегда будем в его повиновении. И не придется опасаться того, что он сочтет нас неосторожными, если мы будем настойчиво использовать в своих интересах прочность нашего века, так как ведь он помнит, что при дурном правителе мы жили по-другому. Мы ведь привыкли произносить обеты за вечность нашей державы и благополучие государей, или даже прежде за благополучие государей, а ради них и за вечность нашей империи. А в каких именно выражениях произносились теперь наши молитвы за вечность империи? Стоит того, чтобы об этом напомнить: мы молились за нее, «если ты хорошо будешь управлять государством и притом на общее благо». Вот слова обета, достойные того, чтобы их постоянно произносить и постоянно осуществлять. А при тебе, о цезарь, само государство с твоего соизволения вступило в договор с богами о твоем благополучии и невредимости, на том условии, чтобы и ты обеспечил их всем остальным гражданам, следовательно, если этого не будет, то и они отвернут свои взоры от тебя, перестанут охранять неприкосновенность твоей особы и предоставят тебя действию таких обетов, которые не произносятся открыто! Другие государи хотели пережить свое государство и этого добивались; для тебя же ненавистно твое благополучие, если оно не связано с общим благополучием всего государства. Ты не допускаешь никаких пожеланий для себя, если они не сопряжены с пользой для молящихся за тебя; ты каждый год привлекаешь богов к совещанию о тебе и требуешь, чтобы они изменили свое мнение о тебе, если ты перестанешь быть таким, каким ты был избран. Но с твердым сознанием, цезарь, ты вступаешь с богами в договор, чтобы они охраняли тебя, если ты этого заслуживаешь, так как ты знаешь, что никто так это не примечает, как боги. Разве не кажется вам, отцы сенаторы, что он и днем и ночью сам с собой размышляет: «Если общая польза этого потребовала бы, то я вооружил бы против себя и руку префекта и, конечно, не осмелился бы просить богов, чтобы они отвратили от меня справедливый гнев или немилость. Наоборот, я прошу и заклинаю, чтобы никогда государство не брало на себя обязательств за меня против своей воли, а если бы когда и взяло вопреки своим желаниям, чтобы не чувствовало себя вынужденным их исполнять».

(68) Итак, о цезарь, ты пользуешься самым славным плодом своей безопасности с соизволения богов. В самом деле, если ты принимаешь условие, чтобы боги тебя берегли, только если ты сам хорошо управляешь государством и на благо всех остальных граждан, то ты можешь быть уверен, что ты хорошо им управляешь, раз боги хранят тебя. Таким образом безопасно и радостно прошел для тебя тот день, который внушал другим государям страх и заботы, когда они с волнением и напряжением, плохо доверяя нашему долготерпению, ожидали появления с разных мест вестников о всеобщей рабской покорности. А если случайно кого-нибудь задерживали в пути потоки, снега или бури, они тотчас начинали думать, что это есть признак пренебрежения, которое они заслужили. И не было при этом для них никакого спасения от страха, потому что если дурной государь боится каждого, кто лучше его, видя в нем своего преемника, приходится бояться всех без исключения, раз нет никого, кто не был бы лучше их. Но для твоей безопасности не имеет никакого значения ни медлительность вестников, ни запаздывание посланий. Ты твердо знаешь, что всюду тебе принесена присяга, так как и ты сам связал себя присягой на благо всех. Всякий знает об этом сам за себя. Мы любим тебя в той мере, как ты этого заслуживаешь, и делаем это не из любви к тебе, а к себе. Никогда не настанет такого времени, когда обеты за тебя заставят нас принять не соображение о нашей собственной пользе, а чувство долга перед тобой, цезарь. Постыдна для государя такая его охрана, которую можно записать ему в счет. Можно сетовать на то, что наши тайные помыслы выведывают только те государи, которых мы ненавидим. Ведь если бы хорошие государи так же стремились к этому, как дурные, то сколько бы ты услыхал повсюду восторженных отзывов о себе, сколько радости и удивления! Сколько разговоров о тебе всех граждан не только с их женами и детьми, но и с домочадцами перед домашними жертвенниками и очагами! Ты бы узнал, как мы щадим их крайне чуткий слух. И если вообще противоположны друг другу такие чувства, как любовь и ненависть, то и они имеют то сходство между собой, что мы там с особенной сдержанностью любим хороших государей, где с наибольшей свободой ненавидим дурных.