Допустим, праздник. Допустим, Новый год. Или Рождество. Рождество христианский праздник, установленный в память о рождении Богочеловека, который открыл своим адептам некие новые духовные горизонты, проповедовал возвышенные идеалы, придал, наконец, их, адептов, жизни смысл более глубокий и прекрасный, нежели потребление и переработка пищевых продуктов. Отчего же отправление таинства или священного обряда неразрывно связалось - в лучшем случае, а как правило - вовсе заменилось разговением - "пищевареньем и всеми к нему относящимися отправленьями и частями тела": ешь, покуда оход свеж?
Хорошо, Новый год - светский праздник, как принято говорить, "семейный": близкие люди встречаются и рады друг другу. То есть - праздник общения, возможно, в идеале, даже роскоши человеческого общения: специально предусмотренное время, освобожденное от отправления службы, от того, чтобы "исправлять, исполнять, делать, оканчивать", - ради (ну хоть - в том числе) душевных контактов одного человека с другим человеком.
Но - вспомните предновогодний угар "продовольственной торговли": всюду дикая давка, толпа, втиснутая меж двух рядов прилавков, сумки, пакеты, торбы и кутули, ручки оборвались, "продукты" посыпались, теснота усугубляется ватином, в который по морозцу обернуты людские бока, и в воздухе разлита злоба, столь хорошо знакомая каждому (во всяком случае, надеюсь, каждому нашему с Вами, Самуил Аронович, читателю) обреченному на поездку в метро с пяти до восьми вечера.
Это - праздник? "Приятные предпраздничные хлопоты"?
Представьте: если на манер героя лесажевского "Хромого беса", которому оный бес показал жизнь обитателей города сквозь ставшие прозрачными крыши, взлететь на воздух, глянуть вниз - и всюду, всюду заливают холодец и строгают колбаску. "Слава вам, идущие обедать миллионы! И уже успевшие наесться тысячи!" Сколько бы мне ни говорили, что праздник - на самом деле праздник Воскресения Господня, Международной солидарности трудящихся, Всех влюбленных или всех Сотрудников правоохранительных органов, обратное доказать легче легкого: вычтите из праздника пищу - и праздник не состоится. Более того, горе вечной утраты кого-либо отправляется тем же способом: студнем и колбаской.
Диалектическое противоречие, однако. С одной стороны, само собой, пустое брюхо к ученью глухо. С другой - аскеза как путь к духовному самосовершенствованию состоит в том числе в отказе от чревоугодия.
В Евангелии, обратите внимание, нравственные законы всякий раз изъясняются через пищевые метафоры, через добывание и потребление еды/питья и их дальнейшие приключения в организме. Понятно, что это попытка растолковать некие нематериальные вопросы людям, лишь вчера обнаружившим саму возможность абстрактного мышления. Но ведь и все остальные религии - в той или иной степени "пищевые": никакие вопросы, связанные с Богом, не решаются вне деятельности желудочно-кишечного тракта, всюду по любому духовному поводу следует что-то специальное кушать, а чего-то, напротив, ни в коем случае в рот не брать.
Ах, кажется, я выскажу ужасную банальность, но это диалектическое противоречие отлично разрешилось в золотую пору человечества - в античности. Задолго до всяческого христианства Сократ, Платон, Аристотель, а также их слушатели и собеседники оперировали духовными категориями неизмеримо более сложными, глубокими и изысканными, нежели евангельские, и никакого пищевого символизма не требовалось, поскольку абстрактное мышление ("пища духовная") было для них естественным, как дыхание (или пищеварение). Противоречие разрешается в той степени, в какой человек из куска материи, жизнь которой есть "отправленье членами тела своих действий", становится материей одухотворенной. Вот и выходит, что Дух есть не порождение чувства (в том числе религиозного), но - высшая форма развития ума, интеллекта.
В противном случае... Обращусь еще разок к вышепроцитированному "Гимну обеду" Маяковского:
А если умрешь от котлет и бульонов,
на памятнике прикажем высечь:
"Из стольких-то и стольких-то
котлет миллионов
твоих четыреста тысяч".
Письмо XXXVI. С. Л. - Д. Ц.
29 января 2003
Кулинарное
Ни дать ни взять, лиса и журавль - мы с Вами. Дружба - дружбой, а посуда врозь, и диеты несовместимы. Вы волнуетесь о вечном, а я, примитивный, - о высоте атмосферного столба, о проклятых подробностях пейзажа.
Разыгрывая очередную сцену из русской классики, Вы этак покойно из монтеневского кресла диктуете крепостному буфетчику по связям с общественностью:
Куда как чуден создан свет!
Пофилософствуй - ум вскружится;
То бережешься, то обед:
Ешь три часа, а в три дни не сварится!
Моя же, стало быть, роль - угрюмо лорнировать из-за колонны великосветскую толпу, неприлично громко восклицая себе под нос гневные монологи - разную чушь типа: богаты грабительством! непримирима их вражда к свободной жизни! разливаются в пирах и мотовстве! а к мундиру какая страсть!