Письма полумертвого человека

А и вся-то причина моей досады: Россия, видите ли, не воспрянула ото сна, не открыла, так сказать, сомкнуты негой взоры, - и Софья Павловна как кошка влюблена в Алексея Степановича. И я срываю свою неосновательную злость на первом встречном.

- А скажите, - спрашиваю, - мосье Скалозуб (и держу его за орленую пуговицу, не отпускаю): как поживают шестьдесят солдатиков, что после бани подхватили все как один острую пневмонию? Впрочем, виноват - к тому дню, как этот сюжет мелькнул в телевизоре, их было уже только пятьдесят девять. Один из них утоп, ему купили гроб, как в детской считалке. А сколько их осталось теперь? И какой именно фортель военно-патриотического остроумия зашифрован формулой: нельзя исключить, что кое-кем были нарушены правила помывки? Положили распаренных на часок в снег? Погнали по морозу нагишом куда вздумалось, лишь бы подальше? И, кстати, что сделали с мерзавцем, которому вздумалось? Я уверен: шестьдесят матерей сгорают от любопытства. Отчего бы Вам, в самом деле, не досказать эту историю, mon colonel?

Скалозуб, каменея, обводит рыбьим глазом окружающих. Ему подают успокоительные реплики: дескать, не связывайтесь - обыкновенный франкмасон! само собой, алкаш! более того, хочет проповедовать вольность! Иные крутят пальцем у виска. К счастью для меня, лакей возглашает: кушать подано! Все устремляются в обеденную залу. Стою один, машинально разглядываю пуговицу. Сыщу ли я в этом городе, в случае чего, секунданта?

И с чего, действительно, я так взъелся? Какое мне дело до этих бедных мальчишек? Подумаешь! Еще один мертвец, еще пятьдесят девять инвалидов... Никто и внимания не обратил - ни князь Григорий, ни Евдоким Воркулов, ни даже эти чудесные ребята - Левон и Боринька... А я даже не состою в ПЕН-клубе.

Положим, в цивилизованной стране такая помывка стоила бы эполет кому-нибудь и повыше Скалозуба. Но что такое цивилизация по сравнению с местной православной культурой? Короче говоря, плюнуть и забыть.

Лепить водевильчики, строить каламбуры... Ведь он давно рассеялся весь чад и дым надежд, которые мне душу наполняли.

Ни на что не надеюсь, и на Софью не сержусь - ведь сердцу девы нет закона, пусть будет счастлива со своим Молчалиным, если сумеет. А мне пора в библиотеку, там и проведу остаток дней.

Направляюсь к выходу, но в парадных сенях сталкиваюсь нос к носу с несносным Репетиловым. Размахивая газетой, он кричит мне вместо приветствия: "Вот этаких людей бы сечь-то и приговаривать: писать, писать, писать!" Спрашиваю нехотя: о ком речь? Оказывается, его приятель, Ипполит Маркелыч Удушьев, бывший министр, мало того что создал новую партию (тринадцать тысяч членов, между прочим), но еще и написал программное "Нечто". "Прочти, братец, - неотвязно требует Репетилов, траурным ногтем отчеркивая абзац. Все знает, мы его на черный день пасем". Делать нечего - беру газету (это "Московские новости"):

"И что из того, что я, русский человек Удушьев, не люблю евреев, да и какой русский человек может любить их после того, что они сделали с Россией. Но ведь я не только евреев не люблю, терпеть не могу разных там "голубых", не люблю проституток... А то, что жидам не нравится, как мы их называем, так ведь это мы их так называем на своем родном русском языке. Получается, что они ввели черту оседлости для нас, русских, в нашем же родном русском языке, запретили пользоваться словом жид, и мы согласились с этой чертой"... И все такое.

Куда деваться мне от них! И как тут не промолвить:

... из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышит воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет.

А вы спрашиваете: отчего сограждане предаются культу пищи. Во-первых, не все и не каждый день едят досыта (и как раз по той простой причине, что у нас удушьевы бывают министрами, а молчалины - те вообще блаженствуют на свете; о скалозубах даже не говорю). Во-вторых, это, как правило, не еда, а закуска. Пьем же мы потому, что на трезвую голову не о чем говорить, все слишком ясно.

И у нас, к сожалению, совершенно не в ходу шарады, живые картины и прочие пти-жё.

А в телеящике творится такое... сами знаете.

Философия - тут Вы, конечно, правы - рождается на пиру, из хмельной болтовни сытых. А религия, по-видимому, - из воя голодной стаи. В некоторых молитвах прямо так и говорится: выдавай нам пайку ежедневно.

Кстати, вот и Чацкий оттого так отчетливо мыслит и громогласно излагает, что триста крестьянских семейств ни при каких обстоятельствах не дадут ему помереть с голоду.

А нашему брату следовало бы вести себя скромней.