Письма с фронта. 1914–1917

Письма это тебе передаст Андрей Александрович Костров, который со мною проработал рука об руку первые 14 дней. Он все тебе расскажет, где мы и кто здесь, кто налево и кто направо. Жизнь мою он тебе опишет полностью, и ты получишь полную картину. Я тебе не писал об этом по известным тебе причинам… суеверию: боюсь сглазить, а глазить пока есть что.

Сначала – что мне нужно: зубной порошок, полотенца (2–3), простыни (2–4) и наволочку (1–2)… этого у меня нет. Занят я чем, расскажет Анд[рей] Алекс[андрович]. После твоего бодрого письма от 24.III получил грустное от 23.III… Ты, моя грустная детка, все повторяешь свои фразы о том, что я тебя должен простить и не сердиться на тебя… моя золотая, ненаглядная и любимая женушка, как я могу на тебя сердиться (да еще покинувши тебя и уехавши на войну), в чем мне прощать тебя? Дело идет о нашем общем счастье и, прежде всего, о твоем здоровье… это главное, а все остальное – мимолетное и пустое. Я могу заволноваться по поводу того или иного случая, могу пожалеть, что он не так вышел, но не дальше… Мое отношение к тебе неизменно – оно слишком глубоко и определенно, чтобы его мог изменить случайный случай… Будет об этом: я люблю мою жену, люблю только ее, и это умрет со мной тогда, когда умру я сам… Моя женушка может беспокоиться о чем она захочет, но только не о чувствах к ней ее мужа.

Генюше не успел написать: слишком занят, но не забуду, так как эта мысль меня очень занимает. Сегодня у меня особенно много дела, и Андр[ей] Алек[сандрович] уезжает не вовремя… хотелось бы еще больше написать, да боюсь еще больше задержать: а как опоздает на поезд, а там налетит запрет отпускам.

Позавчера был в штабе корпуса и много говорили с корпусным (Каледин… у нас много общего). Там же видел Савчинского, Пауку (помнишь, в 3-м Финляндском)… Теперешний корпус не похож на 7-й: тот – немецкий, а этот не только русский, но и казачий: Каледин, Ханжин, я, Рыбальченко (командир нашей бригады), Корольков – командир одного полка – все казаки. Немецких фамилий нет и в помине. Рядом с нами 2-й Линейный; в нем: Карягин (ком[андир] полка), Завадовский, Безродный, Ерыгин (Вовочка), Рудаков, Труфанов (средний), Новик, видишь, какая масса. В Украинском мало кого осталось: видел Тушина (ком[андир] полка), Шелепина (был у меня) и Лобзу… Много убитых, многие где-то застряли (Суворов, оба мужи красавиц – один мой партнер в школе, другой – сумасшедший, действительно ли или притворно, неизвестно)… Андр[ей] Александрович доскажет: он многое знает. Итак, лечись и будь бодра и весела. Давай губки и глазки, я тебя всю расцелую, а также нашу троицу: я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

8 марта 1916 г.

Дорогая моя женушка!

Сегодня получил три твоих письма (две открытки) от 1–2 марта и 29 февраля. Последнее было вскрыто петроградской цензурой… Что это ей вздумалось, за две почти года первый, кажется, случай. Сегодня я встал в 6 часов и в первый раз за две с лишним недели увидел солнце. Это меня приободрило, проснулся же я неважно. Видел тебя во сне два раза: 1) как будто я спал и чувствую, кто-то сидит возле; внезапно просыпаюсь и вижу тебя совсем близко… а затем уже и совсем просыпаюсь… вышел, послушал стрельбу, вернулся и опять заснул; 2) вижу, как будто хожу по большим комнатам и в одной из них нахожу тебя спящей… Спрашиваю: «Чего ты сюда забралась?» – «Я и сама не знаю… блохи искусали всю… поцелуй, и я встану»… Дальше не помню. Утром и говорю своему сожителю:[18] «Не больна ли жена… два раза ее во сне видел». «Я тоже что-то видел, – слышу ответ, – а что, забыл». На этом и кончили. Письмо твое 29.II прелестно; из него ясно, что ты за себя принялась серьезно: лежишь два часа, ешь три желтка, впрыскиваешь… словом, все, как полагается. Но еще важнее твой философский вывод. Очевидно, тебя очень беспокоил вопрос, происходят ли с тобой некие случаи по капризам или по крайней расстроенности нервной системы. И ты, с удовольствием, видимо, констатируешь, что тут имеет место крайнее расстройство нервной системы. Есть чему, золотая, радоваться! Капризы – психическая болезнь, нервозность – болезнь физиологическая, а что легче лечить – это еще вопрос. На доктора ты, очевидно, напала хорошего, так как плохой едва ли может все так растолковать, как твой: и что ты чувствуешь, и что думаешь, и что переживаешь… пройда,[19] вероятно.