Письма с фронта. 1914–1917

Командующий полком (аварец) подавал мне пальто, что вначале меня стесняло, но скоро я заметил, что это у них в старом обычае – почитать старших и начальников. Напр[имер], младший брат (хотя штаб-ротмистр) стоит всегда перед своим старшим братом (подполк[овником]) и во всем решительно его слушается. Оригинально, что ком[андую]щий полком (аварец, сын переводчика при пленном Шамиле, магометанин) любит иронизировать над крайним фанатизмом некоторых из магометан по поводу свинины, обрядностей и т. п., точь-в-точь как у нас передовая молодежь любит пошутить относительно некоторых обрядов и верований. Расстались мы очень трогательно и сердечно. Они кормили меня пять дней, и я просил адъютанта моего позондировать почву, не должны ли мы им. Получилась забавная сцена. Азиатский офицер громко рассмеялся, находя шутку моего адъютанта очень забавной, но когда тот повторил, то азиат открыл глаза и заявил решительным тоном: «Довольно, а то я обижусь»… Да, у них это ясно.

Получил три твоих письма от 9, 10 и 17.VIII (165, 166 и 172), и мне жаль, что ты от мирного уголка собираешься перелететь в Север[ную] Пальмиру, где все будет иначе – начиная от людей и кончая обстановкой. Татьянка не права и по общей мысли, и по деталям. Пора бы ей как девице грамотной учитывать расстояния и время прохождения писем и, получив в Тмутаракани 10.VIII письмо от 23.VII, не ждать уже на другой день письма от 9.VIII. А затем пора бы ей заметить, что письма пишутся через день и притом постоянно в два листа, что 1) равняется однолистному письму, которое пишется каждый день, и 2) показывает, считаясь с боевой обстановкой, большое усердие.

Что ты перерешила с Генюшей много задач, это хорошо во всяком случае, так как подгонит ту сторону его головного труда, которая у него – как и у его батюшки – почему-то запаздывает. Тот анализ типа задач, который ты с ним проделала, подготовит его к арифметическому обобщению, т. е. подведет к алгебре, за которую он через год должен будет приниматься.

Батюшке не писал и почему не мог это сделать, об этом подробно тебе – и не один раз – отписал. В Капитул орденов заявление подал, а пенсию, которую буду получать, давно уже предназначил Ейке; пусть она сама в Петрограде справляется, когда ей начнут выдавать эту пенсию.

Ужка не вижу с 23.VIII: он шел за двуколкой, подбился и вернулся назад; со мною только Галя. Вчера ее выпустили пастись с казачьими лошадьми, и она – дылда – была очень эффектна между ними. Она не знала, что ей делать, и вздумала играть; это было и смешно, и красиво. На рысях ее и загнали в конюшню.

Осип себя чувствует неплохо. Когда я в отделе, у него немало хлопот: добыть сена для лошадей, устроить себе шалаш, приготовить себе еду, а вчера, напр[имер], и мне: я остался один… взяли картошку, сварили и вместе с консервами сделали и суп, и второе… вышло вкусно – живот, по крайней мере наполнили. Сегодня я пристроился к одному полку и перехожу к нему на корм.

Не знаю, о каком выезде писал тебе Осип. Мы, может быть, и вскочили бы первыми в Станиславов, да мост на шоссе был разрушен, а через речку автомобилем проскочить было нельзя. Все другие наши появления в только что брошенные противником деревни, впереди наших цепей, были действительно эффектны… они могли бы кончиться и не столь помпезно, если бы мы наткнулись хотя бы на редкие арьергардные части… баба, показаниям которой мы искренне поверили, могла ведь и ошибиться: она человек не военный, и как покидать деревни, она этого не знает. Хорошо то, что хорошо кончается.

Хожу все время в штиблетах с обмотанными ногами и в защитных штанах… Как-то появился в окопах в синих с красными лампасами (щеголем), так они мне показали: по пятам шли шрапнельным огнем.

Давай, моя славная религиозная женушка, свои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу и маму.

31 августа 1916 г.

Дорогая женушка!